Майвэ и хотела и не хотела исполнить просьбу, но потом подошла. От Асиль пахло лапчаткой.

— Ты красива, девушка, — говорила госпожа Асиль. — Я хотела бы такую дочь.

— Госпожа, мы брат и сестра.

Асиль словно не слушала ее.

— Твои волосы как мех черной лисы… Когда я впервые говорила с твоей матерью, мы говорили как враги. Я так завидовала ее красоте, красоте дня. У нее глаза как вешняя листва. У тебя глаза тоже зелены. Майвэ, твоя мать передала мне через служанку жемчужное ожерелье редкой красоты. Но мне был бы дороже жемчуг ее беседы, так и скажи ей. Я хочу говорить с ней. Я не хочу льда между нами, пусть я и Ледяной Цветок. Майвэ, я вышила ей покрывало. Я уколола палец, и моя кровь в узоре. Пусть возьмет, пусть не питает ко мне вражды. Я королева без короля, она королева без венца. Но у нее есть муж и дочь. Сыновей мы отдаем, а дочери остаются нашими дочерьми. Майвэ, я подарю тебе перстень, он принадлежал моей матери, и я отдала бы его дочери или жене сына. И я отдам его тебе…

— Отдай лучше мне твоего брата, госпожа, — ответила шепотом Майвэ, почти засыпая.

— Что? — не расслышала Асиль.

Но Майвэ уже заснула. Госпожа Асиль так и сидела, держа ее голову на коленях, пока Майвэ спала.

Ринтэ любил бывать один в Узорном покое. Можно было говорить вслух с отцом и братом, как будто они оба были живы и сидели рядом. Иногда ему казалось, что они действительно здесь. И тогда его начинали одолевать мысли о том, куда же мы все-таки уходим после жизни. Это была слишком огромная мысль, сходная с бездонной пропастью, и бросаться туда он не был готов.

Камни отца и брата в Узоре продолжали мерцать, даже хотя оба они ушли из Снов Богов. Его собственного камня в Узоре не было — и все же Узор был жив. Значит, какой-то иной был смысл в этом Узоре. Не знак проигрыша тому, кто заперт в Средоточии.

Что же все они отдавали ему и что в ответ получали? И стоило ли оно того? Почему никто не решился разорвать круг, как сделал он сам? И если это знак поражения, то почему так прекрасен и спокоен Узор? Почему в этом покое на него нисходит надежда?

Ринтэ помотал головой. Не сейчас. Не время об этом думать. Хватает других забот.

Он лег на черный узорчатый ковер, положил руки под голову, глядя в потолок. Скоро придет Арнайя Тэриньяльт. Дочери он после пира еще не видел — госпожа Асиль увела ее к себе, и такой жадный и пугливый был у нее взгляд, что он не осмелился ей помешать.

Смерть мужа и тяжелое ранение брата свалились на нее тогда, когда ей больше всего нужна была поддержка — и оба, кто мог бы помочь ей, вдруг покинули ее. Госпожа Диальде тоже уехала не ко времени. И белоголовая тэриньяльтиха оказалась совсем одинокой. Только Ринтэ поддерживал ее — он чувствовал себя слишком виноватым перед покойным братом. Вот тогда Сэйдире и обиделась. И Асиль при дворе стало совсм тяжело.

Послышались знакомые шаги. Шли двое. Ринтэ резко поднялся, встал, чтобы встретить своего доверенного и самого верного человека, Арнайю Тэриньяльта, и Адахью, который уже не был так ревнив, удовлетворившись, в конце концов, ролью второго самого преданного человека и личного телохранителя.

Ринтэ попросил Адахью позаботиться, чтоб их не беспокоили. Затем взял Тэриньяльта за руку и усадил.

— Говори, брат.

— О чем в первую очередь?

— Обо всех.

— Тарья Медведь в добром здравии, хотя в нем много печали. Нежная Госпожа тоскует по внуку и просит, чтобы в Объезд вы оставили его погостить.

— Скажи о Майвэ.

Тэриньяльт медленно покачал головой.

— Я могу сказать лишь то, что сумел ощутить. Могу и ошибаться.

— Говори.

— Она светится. Очень ярко.

— Это плохо. Будут замечать.

— Я же сказал, что не знаю, можно ли полагаться на зрение Тэриньяльтов.

— Ваш род слишком долго и слишком давно ушел от света. Опасаюсь, что ваше зрение схоже со зрением тех, кто бродит в Провале. И прочих тварей.

Тэриньяльт поджал губы.

— Твоя дочь тоже умеет говорить неприятные вещи в лицо, государь.

— Это же моя дочь. Прости.

— Я привык.

— Арнайя!

— Да?

— Каков я в твоих глазах?

— Ты светел, государь, но она ярче.

Ринтэ встал.

— Возьми-ка клинок. Я завяжу глаза. Посмотрим, как у нас получится — у тебя с твоим зрением, у меня — с моим.

— Охотно.

— Надо же, ты совсем не считаешь себя калекой.

— Ты умеешь говорить приятные слова, государь.

— Еще раз прости.

— Еще раз отвечу — я привык.

Адахья, скрестив руки, смотрел от входа. Он не беспокоился. В этих двоих он был уверен как в себе.

— А что ты еще скажешь о моей дочери? — выдохнул Ринтэ, уходя от выпада.

— Она умом старше своих лет, — Арнайя стремительно поднырнул под клинок и оказался прямо перед королем, и не отклонись тот в последний момент в сторону, мог бы засчитать себе полное поражение.

— Чуть не убил!

— Прости, государь.

— Ничего, я привык, — передразнил Ринтэ. — Говоришь, она так умна?

— Она, — клинок скользнул по клинку, — она владеет собой, как человек, умудренный опытом жизни. — Отскок назад.