– Тоня в школе еще, потом за Юркой зайдет в садик. Мы ее ждать не станем. Ты как думаешь? Не возражаешь?

– Может, лучше подождать?

– Нет, ждать не будем, – твердо решил Николай и начал действовать – доставать из буфета тарелки и рюмки, продолжая говорить. Говорил он вроде бы почти по-московски, лишь слегка на «о» и чуть-чуть певуче, но из этого легкого оканья и плавной певучести и складывалась его северная, привычная и одновременно чудесная для дроздовского уха речь. И сидя в этом доме, и слушая Кольку Пьянкова, и глядя, как он накрывает на стол, Дроздов смутно ощущал нереальностьвсего происходящего и продолжал пребывать в том легком прозрачном тумане, в который окунулся, сойдя с поезда.

– Квартиру эту недавно получил, хорошо, а то в старом доме жили, совсем трудно, удобств нет, дров одних, понимаешь, заготовить сколько нужно.

– Кубометров двадцать?

– Не меньше. А в благоустроенном хорошо. И вообще место расположения нашего дома имеет большое стратегическое значение.

– Это как?

– Рядом магазины: книжный, молочный, фрукты-овощи, продовольственный, радио-музыка, поликлиника. Все, что нужно.

Он поставил на стол хлеб, огурцы, грибы, тарелку с холодными котлетами, нарезал сыр, колбасу и откупорил бутылку грузинского коньяка.

– Тут у меня сосед-приятель, в райисполкоме у нас работает бухгалтером, а жены вместе в школе работают, она у него по истории. Может, позвать его? Ты не возражаешь?

– Как хочешь, как тебе удобнее.

– Ну, если ты не возражаешь, я его сейчас позову. Он удалился и очень скоро возвратился вместе с прихрамывающим, рябоватым человеком, который крепко пожал Дроздову руку и представился:

– Елохов.

– Вот я, Леха, с ним советовался, писать тебе или нет, ну, он, понимаешь, посоветовал написать.

– Молодец.

Елохов потупился, польщенный:

– И ответ ваш вместе читали.

– Ну, давайте выпьем, – сказал Коля и налил в рюмки.

– Это что же? – деланно заинтересовался Елохов. – А, лошадьяк!

– Ну, будьте здоровы, – Со свиданьицем.

– А я на вокзале стою и все боюсь – не узнаю. А глянул – сразу увидел.

– Давно не виделись.

– На первой формировке расстались.

– А я все думаю: он или нет? Про награждение прочитали, вроде сходится. Потом уж снимок увидел в газете – ну, все. Чего ж не приехал-то ни разу?

– Да все некогда, Коля. Я ведь в Москве почти что, как ты, редко бывал. А тетя Клава, сам знаешь, померла давно.

– Инфаркт у нее был миокарда. А отца ты нашел, Леха?

– Отец в войну погиб. А до этого всякие у него неприятности были. Несправедливо с ним обошлись.

– Раньше бы сообщил, что приедешь, я бы отпуск отложил.

– Я же точно не знал, что приеду.

– Телевидения у нас еще нет, но будет по плану через два года.

Тем временем Елохов опять налил коньяк в рюмки и похвалил себя:

– Глаз-ватерпас!

– Будьте здоровы.

– Алексей Степаныч, – сказал Елохов, – так у нас не пойдет. Чего же вы только верхнее отпиваете! У нас нижнее пьют.

– А я тоже нижнее пью, а верхнее вниз проваливается, на его место.

– А! Отдельные и у нас так поступают.

– В Курежму тебе надо съездить, Леша.

– Обязательно.

– Деревни-то ведь уж нет. Там целлюлозно-бумажный комбинат крупнейший строят. Город целый новый. Можно сказать, наша гордость.

– Я знаю.

Они опять посмотрели друг на друга не просто через стол, а сквозь свою двадцатилетнюю разлуку, изумляясь тому, что встретились, что это все взаправду, так и есть.

– Помнишь, как мы призывались? Ну, пацаны, и все! Давай альбом посмотрим, не возражаешь?

Николай достал с этажерки толстый альбом и начал его перелистывать, а Дроздов с острым вниманием и интересом стал смотреть на чужие, незнакомые лица, стараясь и надеясь узнать хоть кого-нибудь.

И вдруг он увидел Колю в бушлате и шапке ремесленника и воскликнул, радостно смеясь: – Смотри-смотри!

– Да, – сказал Коля небрежно. – Ремесло.

А на следующей странице красовался он сам, Дроздов, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Такой карточки не было у Дроздова, и ему стало приятно, что она существует где-то, отдельно от него. А вот такая есть! Он с удивлением и радостью узнавал когдато знакомые лица, задерживаясь всякий раз возле своего нехитрого изображения.

Пока они смотрели альбом, Елохов грустил и томился, ему это было неинтересно. А может быть, просто ему хотелось выпить.