Казалось, Кристоф старался запечатлеть все увиденное на острове: морской пейзаж с дюнами, покрытыми редкой травой, ряд рыбацких домиков с мальвами, жмущимися к белым стенам, сад за домом, где Анаис щипала траву. Не забыл и про сестру с мамой, сидящих на террасе: Каролин увлеченно читает книгу, а Марион сосредоточенно шьет. Перевернув еще страницу, Элла увидела на рисунке юную девушку, стоящую на пристани. Одной рукой девушка придерживала широкополую шляпу, а ее пышную юбку развевал морской ветер. На всех следующим изображениях снова была Элла. Некоторые зарисовки были сделаны буквально несколькими штрихами, карандашу и его владельцу удалось поймать всего один жест или мимолетное выражение лица, и Элла узнавала в этих набросках себя. Другие были прорисованы куда более тщательно; очевидно, над ними Кристоф работал долго.

Последний рисунок, который буквально сочился нежностью, показывал, что она спит, прикрыв глаза пальцами согнутой руки, так безмятежно и невинно, что у нее перехватило дыхание.

Каролин зашевелилась, просыпаясь; Элла быстро захлопнула альбом и вернула его Кристофу. Он встал, разминая затекшие ноги, слегка подтолкнул сестру.

– Давайте, спящие красавицы, поднимайтесь! Пора домой, – заговорил он и принялся распускать парус, готовясь отправиться в обратный путь.

За ним, в рассеянной задумчивости широко раскрыв глаза, неотрывно следила Элла, потрясенная истиной и красотой только что увиденного.

– Ты уверена, что тебе достаточно тепло, бабушка? – осведомляюсь я, накидываю Элле на плечи тонкую шерстяную шаль и присаживаюсь рядом с ней на скамейку.

– Я в полном порядке. Перестань суетиться, Кендра! Здесь просто прекрасно, это была замечательная идея.

В этот осенний день в воздухе все еще ощущается немного невесомого тепла, небо – удивительно синее, а ярко-желтые листья на его фоне – совершенно неподвижны. День на редкость безветренный, и я предлагаю бабушке в кои-то веки выйти из душного кокона ее комнаты в сад. Это предложение вызывает удивленную улыбку у девушки-администратора, которой приходится некоторое время копаться в ящике стола в поисках ключа, чтобы отпереть нам заднюю дверь. Но сама Элла с готовностью соглашается. Мы сидим, подставив свои лица солнечным лучам, спиной к серой стене, окружающей аккуратно постриженную лужайку и неказистые розовые кусты, на которых упрямо цепляются за жизнь несколько поздних цветков.

Элла с наслаждением вдыхает осенний воздух:

– Ах, какое блаженство! Почему-то начинаешь все это ценить, только когда сознаешь, что это ненадолго!

Не знаю, что она имеет в виду: то, что зима не за горами, или что-то более глобальное. Я беру ее руку, чтобы утешить, но внезапно понимаю, что Эллины пальцы успокаивают меня саму. От этого мягкого прикосновения или от мысли о скорой потере бабушки к горлу подкатывает ком. Теперь, думая об этом, я пытаюсь вспомнить, когда мы с Дэном в последний раз держались за руки, и в голову не приходит ничего, кроме небрежных поцелуев в щеку, мимоходом, по привычке. Ее прикосновение дает мне понять, как сильно я хочу держать в своих руках руки Финна, чтобы дать ему такое же ощущение любви и поддержки. Я с трудом сглатываю ком, застрявший в горле, и нежно сжимаю ладонь Эллы в ответ.

Она улыбается, глядя на наши сцепленные пальцы:

– Какая у тебя прекрасная кожа! Чистая, гладкая… Глядя на мои руки, сложно представить, что и у меня когда-то была такая. Эти ужасные пигментные пятна… Солнечный свет, который я впитывала на протяжении всей жизни, теперь берет свое. Но как чудесно почувствовать его снова!

Бабушка закрывает глаза, и я задаюсь вопросом, не перенеслась ли она сейчас мыслями в свое первое, головокружительное лето на острове Ре.

Словно прочитав мои мысли, она спрашивает:

– Как продвигается работа?

– Неплохо. Хочешь, в следующий приезд я возьму с собой то, что уже написала, и прочту тебе?

Она похлопывает меня по руке и поправляет складку шали:

– Нет, я доверяю тебе. И хочу, чтобы ты написала эту историю по-своему. Прочтешь мне все, когда закончишь. И да, не стесняйся задавать мне вопросы. Некоторые мои воспоминания обрывочны. Возможно, я что-то пропустила, пока записывала их на эту машинку.

Я качаю головой. Ее записи содержательны, последовательны и логичны. Это позволяет мне легко плести нить ее истории, а фотографии помогают представить все с большей достоверностью. На пленках голос бабушки звучит сильнее и увереннее, чем в жизни. Может быть потому, что эти воспоминания и есть ее жизнь.

Элла снова закрывает глаза и тихо говорит:

– Иногда требуется время, чтобы узнать людей. Некоторых мы не узнаём по-настоящему никогда. Других – в мгновение ока. Так было с Кристофом и Каролин. Я полагаю, неискушенность и наивность, свойственные юности, помогли мне в этом… Друзья детства, первая любовь. С годами все становится сложнее. Но в то лето я влюбилась в саму жизнь, Кендра, не просто в остров и в семью Мартэ, а в возможности и надежды, пробудившиеся во мне. Я увидела, какой может быть жизнь! – Она смотрит на меня пронзительным взглядом, словно собирается проникнуть мне в душу. – Ты когда-нибудь испытывала подобное, Кендра?

В прозрачном осеннем свете ее глаза кажутся темно-зелеными с золотистыми крапинками. «Как у Финна», – думаю я и знаю, что она заметила печаль на моем лице, прежде чем я успела скрыть ее за улыбкой.

– Когда я впервые встретила Дэна – да. До него у меня было несколько парней, но ничего особенного. А когда встретила его, все поняла в мгновение ока, как ты сказала. Тогда мы были молоды, самоуверенны и полны грандиозными планами. Но, как ты говоришь, жизнь есть жизнь. Надежды похоронены под ворохом проблем. Уверенность будто испарилась… – на этих невеселых словах я замолкаю, в горле спазм. Нечасто я признаюсь кому-то, а особенно себе, насколько сейчас сложно.