И если Георг III мог противопоставляться королям династии Стюартов, то уже на ранней стадии англо-американского конфликта правящий монарх мог также ассоциироваться с ними. Возможно, что нынешний король мудр, справедлив, патриотичен, – рассуждала «Boston Gazette». Но где гарантия, что его преемники будут такими же? [276] Широко известно высказывание П. Генри, относящееся к 1765 г. 30 мая он произнес речь, восхитившую одних слушателей и безмерно шокировавшую других. Он заявил: «Тарквиний и Цезарь каждый получили своего Брута, Карл I – Кромвеля, Георг III…» Оратора прервал крик: «Измена!» Но он невозмутимо окончил фразу: «Георг III должен бы извлечь из этого урок» [277] . Джефферсон – в то время безвестный молодой человек, стоявший у входа в зал заседаний Палаты бургесов, – навсегда сохранил яркое воспоминание об этой речи: «Мне казалось, что он (Генри. – М.Ф.) говорил так, как Гомер писал» [278] . Зато виргинский губернатор Ф. Фокье (1758–1768) счел язык выступления Генри «неприличным» [279] . Образ короля здесь амбивалентен, это потенциальный «король-патриот», но и потенциальный тиран. Сходным предупреждением-напоминанием служили слова С. Адамса: «Мы знаем, что короли, и даже короли английские, теряли короны и головы за присвоение себе права [налогообложения]» [280] . К 1775 г. эти первоначальные сомнения в соответствии Георга III идеалу «короля-патриота», реминисценции из английской и античной истории, дурные предчувствия кристаллизовались в лозунге «Король-патриот или никакого короля в Британской Америке», а затем и в свержении монархии [281] .

Действия Георга III, которые не всегда удавалось истолковать как результат ошибки или заблуждения, уже в 1760-х гг. разрушали наивный монархизм. «Boston Evening Post» приводила многозначительную цитату из речи епископа Солсберийского (1609): «Король перестает быть королем и вырождается в тирана, как только перестает править по закону. В этом случае совесть короля может сказать ему то же, что бедная женщина Филиппу Македонскому: “Или правь по закону, или перестань быть царем”» [282] . И уж совсем не верноподданнически звучал «тост на январь XXX», напечатанный в «Boston Gazette»: «Пусть все политики, которые возвышают королевскую прерогативу на руинах общественной свободы, встретят судьбу лорда Страффорда. Пусть все священники, которые ставят церковную власть выше чрева совести (sic!), взойдут на эшафот, подобно архиепископу Лоду. Пусть все короли, которые прислушиваются к таким политикам и таким священникам, лишатся головы, подобно Карлу I» [283] .

Авторитетный У. Блэкстон приводил старую максиму: «Король не может поступать дурно» [284] . Однако в жизни это не так, и английская правовая мысль создала рядом с монархом фигуру «злого советника», который и ответствен за возможные политические перекосы. Например, тему монарха, «обманутого ловкими и злонамеренными людьми», поднимал в своей памфлетистике Свифт [285] . 17-е из влиятельных «Писем Катона» было специально посвящено «злобным и отчаянным министрам» и способам, которыми они могут поработить страну [286] . В вигской пропаганде «злые советники» Георга III играли первостепенную роль. Образ короля мог быть амбивалентным. Образ парламента эволюционировал от «светлого мифа» к «черному». Но образу министерства свойственна предельная однозначность: он всегда негативен [287] . «Boston Evening Post» пускалась в рассуждения: английские министры выросли «при превосходнейшей форме правления в мире», «под властью лучшего из государей, когда-либо занимавшего трон», получили обширное образование, в том числе в области конституционализма. Учитывая все это, они должны быть «могущественными защитниками свободы и общих прав человечества». Но ничего подобного на самом деле не было [288] . «Boston Gazette» поминала недавние времена Гербового акта, «тиранию старого Гренвилля и его хунты» [289] . Министерство воспринималось как неизменно враждебное по отношению к колониям и в конечном счете – по отношению ко всей Британской империи. Именно об этом говорилось в письме от джентльмена из Лондона, которое опубликовала «Boston Evening Post»: «Мы не решаемся сказать, какие меры примет парламент, но совершенно убеждены, что министерство против вас» [290] . Виги были уверены, что есть особый «министерский язык», который все действия американских колонистов представляет как мятежные [291] .

Отчасти эта тема звучала как реминисценция все из того же Болингброка. В описании узурпации власти, которое давал Болингброк, почти равную роль играли «необузданный нрав» монарха, «совет какого-нибудь злонамеренного министра», подстрекательство «своекорыстной группировки» и поддержка постоянной армии [292] . По меньшей мере, три из этих элементов американские виги с ужасом видели у себя. Не менее характерным как для Болингброка, так и для американской вигской пропаганды был мотив коррупции в министерстве. «Идея о короле-патриоте» была написана около 1738 г., в период т. наз. «робинократии». Такое название получил в английской истории период министерства Р. Уолпола (1730–1742) и связанная с ним система коррупции, лести, распределения пенсий и должностей. Болингброк описывал это так: «Министр проповедует подкуп – постоянно и вслух, подобно громогласному миссионеру порока; некоторые же не только намекают, но подчас и преподносят скрытые уроки того же самого» [293] . Тема «злых советников» поднималась и в других произведениях английского Просвещения. В созданной сатирическим пером Свифта академии Лагадо «предлагали способы убедить монархов выбирать себе фаворитов из людей умных, способных и добродетельных; научить министров считаться с общественным благом, награждать людей достойных, одаренных, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов познанию их истинных интересов, которые основаны на интересах их народов; поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы занимать их, и множество других диких и невозможных фантазий, которые никогда еще не зарождались в головах людей здравомыс-лящих» [294] . Контраст с реальной действительностью «робинократии» был очевиден для всякого современника. Джон Гей в «Опере нищего» откровенно намекал на Уолпола, выводя персонажа под именем «Робин Хапуга, он же Образина, он же Грубиян Боб, он же Чирей, он же Боб Рвач» [295] . Теперь готовый образ «робинократии» применялся вигскими пропагандистами к новой ситуации. «Boston Evening Post» передавала анекдот об английском военном министре, который якобы заявил на торжественном обеде, что смотрит на государство, как «на большой сливовый пудинг, и пока остался хоть кусочек, полон решимости получить свою долю» [296] .

Несмотря на географическую удаленность, министерство казалось вездесущим. Автор под псевдонимом «Гиперион» выстраивал конспирологический дискурс: «Разве не множатся среди нас с каждым часом пенсионеры [двора], оплаченные чиновники и наемники, чтобы пировать на останках несчастной Америки? Разве не приносит каждый восточный ветер какое-нибудь новое насекомое из той самой прожорливой породы, что уничтожает всю зелень? Разве не взят хлеб у детей и не брошен псам?» [297]

В духе просвещенческого механицизма таких министров и таких ставленников двора можно было бы заменить автоматами. Автор под псевдонимом «Англичанин» приводил рассказ о неком мелком немецком принце, который не хотел разорять подданных налогами и завел себе армию из 40 восковых солдат, приводимых в движение часовым механизмом. И почему бы в Великобритании не завести восковых придворных и восковое министерство? [298] Живые же министры были определенно неспособны действовать во благо империи. В феврале 1768 г. в «Boston Gazette» было помещено ироническое эссе о пользе плохих министров. В частности, принимая тиранические меры, они побуждали народ отстаивать собственные права. Так родились Великая хартия, Habeas Corpus, Билль о правах. «Хотя плохие министры – проклятие времени. Но для последующих веков они приносят некоторую пользу. Они стоят в истории, как бакены, и предупреждают о тех скалах, о которые разбились наши предшественники», – рассуждала газета [299] .

В остальном политика министерства, безусловно, гибельна. «Essex Gazette» восклицала: «Милая Британия! Что станет с тобою, если такая вот министерская власть продлится хотя бы еще немного?» [300]

Армия также является важнейшим политическим и социальным институтом любого государства. В отношении общества к ней сказывается принятие или непринятие государственности в целом. В 1767–1770 гг. постоянная профессиональная армия стала предметом оживленного обсуждения в американских колониях. Более того, именно имидж армии стал во многом тем рычагом, при помощи которого С. Адамс и его единомышленники-виги смогли разрушить традиционные представления колонистов об имперской власти.

В этом американские виги также опирались на наработки европейских просветителей и английскую конституционную традицию. С. Адамс ссылался на «Петицию о праве» и «Билль о правах», где говорилось, в частности, о недопустимости постоянных армий в мирное время [301] . «Boston Gazette» помещала рассказ о Свифте, который «питал смертельную антипатию к постоянным армиям в мирное время и держался мнения, что наши свободы никогда не будут установлены на прочном основании, пока не возрожден древний закон, по которому наши парламенты переизбираются ежегодно» [302] .