– Лиг пять, – шмыгнул носом Ролиг.

– Как там… – она наморщила лоб, – как бухта-то называется… Лет двести здесь не была. Да. Кривая бухта. Прозрачная речка. Помню. Соляные купцы есть?

– Какие двести лет? – оторопел Ролиг. – Тебе же всего…

– Еще раз…

Она холодно посмотрела на Ролига, и заставила его похолодеть не только от взгляда, но и изнутри, потому что не Брик на него смотрела, а другая девушка. И хотя взгляд ее уже не казался черным, но как будто всесильная ворожея коснулась лица сестры. Выпрямился и сузился нос, потемнели брови, ресницы, выгоревшие на солнце, стали длиннее, исчез шрам на левой скуле, заострился отцовский, как говорила Брик, подбородок. Вроде бы, если не приглядываться, все та же Брик стояла перед Ролигом, разве только красивее стала, много красивее, а если всмотреться, то сердце начинает стыть, потому как мимолетность, что изменяла ее лицо, казалась предвестием какой-то ужасно неотвратимости.

– Еще раз, – она холодно смотрела на Ролига. – Соляные купцы в бухте есть?

– Так не сезон же, – прохрипел, сглотнув, Ролиг. – По весне купцы приезжают, да и то неизвестно, война, говорят, на том краю света намечается. Или уже идет. Пару месяцев назад фризские галеры проходили. Ты не помнишь, или что? Сейчас только небольшой пиратский двухмачтовик в бухте. Водой запасается, борта смолит. Оттого мы и из деревни ушли. Нам еще дня три здесь бродить, не меньше…

– Сколько пиратов на судне? – спросила Брик.

– Так человек сорок, не меньше, – заныл Ролиг. – С таким судном всё двадцатка нужна, мало ли. С парусами управиться не просто, когда и весла приходится на воду опускать, хотя толку от них мало. Только половина из той сороковки сейчас в деревне, думаю. Убивать – не убивают, но грабят все, что плохо лежит – тащат. В прошлом году бабку изнасиловали. А те, кто помоложе, на всю неделю в пески, как вот мы с тобой.

– Какое у них оружие? – сдвинула брови Брик.

– Известно какое, – вовсе заскулил Ролиг. – Мечи, топоры, копья. Багры еще. Ружей не видел, а старая пушка на палубе стоит, но, говорят, нет на нее зарядов. Самострел видел у одного. Чего ты спрашиваешь-то? Сама же все знаешь!

– А луки? – заинтересовалась Брик. – Луки есть?

– Зачем тебе? – замотал головой Ролиг. – У нас в хибаре отцовский лук лежит. На чердаке под тряпьем. Ты уже пробовала его тянуть, не поддается. Даже тетиву набросить не сумела.

– Как деревенский молодняк узнает, что пираты ушли? – стала перешнуровывать голенища сапог Брик.

– Да чего там… – скорчил гримасу Ролиг. – Чего узнавать-то… Со скал видно же. Вон. Видишь на горизонте? За ними и бухта. Речка же слева… А если что, в дудку надо дудеть. Ее далеко слышно. Ты что мне голову морочишь, Брик? Зачем пугаешь меня? Дудка же у тебя в суме.

– А ну-ка?

Брик подтянула к себе сумку, что болталась у нее через плечо, похлопала по ней, открыла клапан и выудила из-под него рожок из рога молодого горного козла. Не каждый рог на такую надобность годился, но рог, как и лук, оставшийся Ролигу и Брик от отца, был из лучших. И вроде негромко дудел, но такой гнусавый тон выводил, что на десяток лиг было слышно, а уж зверя из логова что метлой выметал. Хотя, какие тут звери, разве только вараны, которые глухи как плавник морской. Что же это с тобой, сестра? Ты и на рожок смотришь так, словно впервые его видишь. Хотя, нет. Пальцы на дырки точно ставишь. Когда успела научиться? Отец перед смертью жалел, что так и не сумел никому науку передать. Ни Ролигу, ни Брик, не дал им бог слуха. Только дуть в этот рог не вздумай. Нет. Положила пальцы, пошевелила ими как-то странно, пожалуй ловчее, чем у отца выходило. Приложила рожок к губам и вдруг заиграла, задудела, да не просто так, как делала прежняя Брик, чтобы подшутить над молодыми охотниками, вызвать их к скалам, а ловко! Пожалуй, что лучше всякого игреца!

– Что ты творишь? – только и вымолвил в ужасе Ролиг. – Что ты творишь, Брик?

Оглянулась, посмотрела уже не презрением, а как будто с жалостью. Взглянула чужими глазами. Обожгла нездешней красотой. Пригвоздила к горячему песку, словно гвоздями к палубным доскам. Секунду или две думала, что сказать онемевшему брату, потом произнесла:

– Не Брик я уже. Или не видишь? Чилой меня зовут. И ты можешь звать меня Чилой. А хочешь, зови Брик. Мне все равно. Только не спрашивай меня ничего про Брик. Держись рядом, может, и вернется она, когда я уйду, а может и не вернется, или же я никуда не денусь. Только зла на меня не держи. То, что стряслось здесь, не по моей воле случилось. Сколько у вас молодых ребят в деревне?

– Десятка полтора, – налил глаза слезами Ролиг.

– И сколько из них хотят вырваться из вашей глуши, но и в пучине не сгинуть, и о пиратскую долю не измараться?

– Десятка полтора, – зарыдал Ролиг.

– Тогда иди за мной, – сказала Брик-Чила. – Путь будет длинным, месяца на два может затянуться, если не больше, мне матросы будут нужны. Я в Райдону собираюсь. Это на другой стороне Терминума.

– Так у тебя корабль есть? – размазал по лицу сопли и слезы Ролиг.

– А в бухте что стоит? – не поняла Чила.

– Так он пиратский… – онемел Ролиг. – Их же там… человек сорок.

– Я их всех убью, – сказала Чила и взмахнула дротиком так, что Ролигу показалось, будто искры сыплются с его наконечника.

В паре лиг к западу от Опакума на пустой дороге стояли два всадника. Судя по богатой и теплой, под осень или под раннюю весну, одежде, они были важными персонами. Впрочем, всякий берканец, проживающий в одной из пяти ее столиц, узнал бы в одном из них кардинала Коронзона и немало удивился бы, потому как второй всадник, перед которым Коронзон, даже сидя на лошади, пытался склонять голову, нес на одежде, так же как и гарцующий в почтительном отдалении эскорт, цвета Фризы. Этот важный фриз – седой как снег и, несмотря на возраст, на удивление широкоплечий и статный – был мрачен, но спокоен.