Это роман о мужчине, отчаявшимся до предела возможного и, словно по иронии судьбы, встретившим снившуюся множество ночей подряд женщину, неразрывно связанную по документам с домашним тираном и витающую в заоблачных мирах. Их двоих объединяет меланхолия, внутренняя опустошенность, вера в то, что душе должно быть присуще искусство, и диалоги, которых не существует вовсе.
1
Дягелев не выдержал – небрежно обернулся, сведя брови. Она изучала его пристальным взглядом, словно в сорокалетнем мужском теле сохранилась вырвавшаяся наружу беспечность юных годов, которая, как белый огонек из космоса, привлекала земного наблюдателя. Между ними, заполняя пятиметровую пропасть, разделяющую человеческие тела, – мелькание людских голов, каждую долю секунды прерывающее зрительный контакт, загораживая уставившиеся друг на друга лица.
Женщина с густыми темно-каштановыми волосами, изящно покрывающими тонкие плечи и спускающимися туда дальше, за спину, но не достигая мокрого асфальта, покрытого желтыми и красными листьями, не двигалась, походила на бережно окутанную точными цветами краски скульптуру искусного мастера, сумевшего вдохновить мрамор жизнью.
Беспрерывно движущаяся толпа едва представляла угрозу – узкая неглубокая речка с двумя расположенными на противоположных берегах незнакомцами. Однако стихия лишь обманывала природной узостью: в действительности же бойкое нещадящее течение только и выжидало момента, когда смельчак наконец решится переправиться вплавь, чтобы с кровожадной готовностью распластать его на каменистом грунте. Вплавь не перебраться. И, кажется, оба интуитивно осознавали скрытую угрозу, однако, вопреки предупреждениям, человеческие чувства тяготения друг к другу предательски лишали бдительности и осторожности. Не останавливающийся поток незапоминающихся человеческих фигур передразнивал и подстрекал.
Прилипшая к полу подошва сковывала любое передвижение: провалиться в воду, чтобы приблизится хотя бы на метр к женщине и тем самым заставить ее испуганно метаться из стороны в сторону или самой ринуться навстречу прямиком в бурный поток, невозможно. Оба не двигались. Застыли, как куклы из гипса. Мышцы всего тела зафиксировались лишь одном положение и вопреки новым мозговым сигналам отказывались двигаться. А тем временем человеческие головы, как быстро летящие вниз дождевые капли, марширующими рядами все проскакивали и проскакивали мимо, беспощадно обрывая зрительный контакт…
“Дурацкий сон, – как мусор, разбрасывались мысли в разные стороны, чтобы освободить дорогу. Дягелев, держал рюмку с дешево пахнущим коньяком у краешка губ. Человеческий нос привыкает к любому запаху, всем руководствуются часы, и процесс привыкания происходит быстрее тогда, когда источник разящего запаха, как и всего прочего, оценивается сразу несколькими органами чувств, и лишь память навечно сохраняет зловония. – И откуда только возник образ той женщины? Ни болтали, ни случайно не встречались, а черты отточены настолько, словно более близкого знакомства никогда и не было. Мозг – удивительный аппарат: навыдумывает всякое, а дальше сам разбирайся что правда, а что вымысел…”
– Еще? – Успевший стать привычным голос бармена внезапно выдернул миниатюрными молниями из раздумий. Дягелев оторвал левую руку от выскочившей за день щетины и хлопнул дном пустого стакана по барной стойке так, как будто рука потеряла тепло жизни. Утвердительно кивнул.
– Повтори, пожалуйста.
Работник с гладковыбритым лицом осчастливил вновь наполненной коньячной рюмкой поддатого посетителя, шутливо заметив:
– Только не разбей.
Тот не отреагировал. Слова пролетали мимо ушей: не стертый из памяти сон отвоевывал все внимание на себя. Дягелев механически поднял руку и медленно, будто в последний притрагивался к алкоголю, чувственно оценивал жгучую горечь на губах и во рту, ставшую надежным и временным другом. Не обращая внимания на пускающих струи дыма за столиком сзади, игравшую музыку и звон стекла чокающихся, он вновь погрузился в глубину создания, чтобы продолжить разбрасывать мусор в голове.
Пока один человек наматывал на тонкую иголку истины догадки и фантазии, тем самым все дальше отдаляясь от разумного и только больше погружаясь в безумие хаоса из отрывков историй смрадных лет, запечатанных в проклятом склепе, другой усердно натирал бокалы до блеска белым полотенцем, успевая удивлять гостей мастерством ловких рук, разливающих алкоголь.
Жизнь порой так странно поворачивается… А впрочем, ничего в ней странного и нет – всего лишь прихоти различных вероятностей, в которые человек либо свято верит и переносит как должное, выпячивая грудь, либо которые боится настолько, что прячется под кроватью, отбрасывая на самого себя же пугающую тень дьявола. Неприятности и неудачи – те случившиеся вероятности, от которых мчатся прочь, сломя голову, желания, раздумывал Дягелев. Жизнь – игра без точек сохранения и возврата, а в каждой игре прописаны свои шансы на то или иное событие.
– Все в порядке?
– Иначе никак, – он ответил не сразу, откуда-то издалека. Задававший вопрос бармен словно кричал с расстояния в метров сто, даже более.
– Выглядишь устало. На смену трудной недели ступает развязная ночь, а? – Тот за стойкой подмигнул и без слов, угадывая желания, чему научила работа, заново наполнил опустошенную до дня коньячную рюмку.
– Коварен не алкоголь, коварно одиночество, – Дягелев охватил ладонью прохладное стекло. – Оно-то и сводит с ума.
– По вам и не скажешь, что вы настроены на простодушную беседу. Со мной-то молчите, а уж другие люди для вас не существуют. Пришли одни, после вас дверь более получаса не открывалась, уж я-то засек.
– Хотелось бы верить, что их не охватит равнодушие в случае…
– В случае чего? – Недоверчиво уточнял бармен, готовя коктейль очередному гостю. Смесь из алкоголя красным и оранжевыми дисками аккуратно разлеглась в конусовидном бокале.
Тот пожал плечами и только уставил вперед и вниз стеклянные глаза, не выражавшие ни степень задумчивости, ни настырную тягость. А в атакованной коньяком голове под оберткой слегка вьющихся черных волос, уложенных лаком назад, но растрепавшихся за неспокойный рабочий день, закипали ночные бредни, брызгами, обжигающими кору сознания.