Шрифт:
И он пошел себе в свою парикмахерскую, где у него были теперь лампы с дневным светом и электросушилки. И никогда больше не появлялся на Шестиконном сквере. Боялся испачкать свои новые ботинки, а ботинки у него теперь всегда были новые.
Молочник, увидев Леокадию, даже присвистнул:
– Вот те раз, вернулась из Парижа! Что привезла?
– Себя, - отвечала она.
– И Алоиза.
– Ну что ж, я беру тебя на работу. Будешь на своей машине развозить молоко.
– На своей?
– удивилась Леокадия.
– Но у меня нет никакой машины!
– Нет?!
– еще больше удивился Молочник и подумал: "Ну и жмоты! Теперь без машины никто ничего не развозит".
И с тех пор перестал с ними здороваться, хотя ежедневно ставил свою машину на Шестиконном сквере.
Аптекарша пригласила Леокадию с Алоизом на чай, а на чаепитии кроме Аптекарши были Аптекарь, Фелек, Франек, и маленькая Агатка и множество булочек с салатом.
– Расскажите нам про Париж, Леокадия!
– попросила Аптекарша.
– Про Париж и только про Париж!
– Париж! Париж! Париж!
– ЧТО, Париж?
– Да НИЧЕГО - Париж. Когда меня просят рассказать про Париж и только про Париж, я вообще ничего не могу придумать. Даже, если в это время ем булочку.
Фелек с Франеком громко расхохотались и Аптекарша выставила их за дверь, а потом Аптекарь сказал:
– Ну, я пошел, и ты ступай, Леокадия, хорошо?
– Идет! А когда мне можно выйти на работу?
– На какую работу?
– Ну, я могу играть с Фелеком, Франеком и Агатой, кувыркаться для них в воздухе. Или сметать крыльями пыль с полок.
– Спасибо! Но мы теперь квартиру пылесосим! Электропылесосом, гордо сказал Аптекарь.
– А Фелек, Франек и Агата смотрят телевизор, - вставила Аптекарша.
– Спасибо!
– Да?
– удивилась Леокадия.
– А не проще ли было бы включить детей ПРЯМО в сеть? Спасибо!
И ушла, прихватив со стола все булочки до единой. На Шестиконном сквере эти булочки им очень пригодились. Ведь денег на хлеб и овес оставалось все меньше. Пенсия Алоиза была рассчитана на человека без коня. А тут поди ж ты, у него конь, да еще крылатый.
– Вместо того, чтобы платить за хлеб, лучше я у тебя поработаю, предложила Леокадия Пекарю.
– Я могу крыльями выметать из печи пепел и раздувать огонь.
– Ну нет, Леокадия!
– воскликнул Пекарь.
– Тому, кто побывал в Париже не пристало растапливать печь. И вообще - у нас газ.
– Жаль, что не ПЕГАС, - вздохнула Леокадия.
И теперь один только Продавец, как бывало, заглядывал на Шестиконный сквер - спрашивал, когда же наконец ему вернут деньги за овес, который он отпускал в кредит. Но у Продавца Леокадия работы не просила.
– Жаль лишиться последнего доброго друга, - говорила она.
Тем временем на кустах сирени один за другим опали листья, а холодный ветер все чаще пробивался сквозь голые кусты и прочесывал Алоизу бороду, а Леокадии перья.
– И все равно нам здесь лучше, - стуча зубами от холода, твердила Леокадия.
– ДОМА и солома едома.
Дети со Старой площади навещали их все реже и реже. А потом и вовсе перестали. Родители запретили им играть с Леокадией. Родителями со Старой площади и были соседи со Старой площади, а соседи со Старой площади теперь управляли страной и детям приходилось их слушаться.
– Чокнутая какая-то, - переговаривались соседи со Старой площади.
– Надо же! Уехать в Париж и вернуться!
ЛЕОКАДИЯ И ВЛАСТЬ
– Но ведь я тоже живу возле Старой площади, - рассуждала Леокадия.
Они сидели с Алоизом на Шестиконном сквере и старались согреться впрок.
– Я тоже живу возле Старой площади, - повторила она, - значит, я тоже могу управлять страной. И как это я раньше не додумалась. С чего начнем, Алоиз?
– С дрожек, - отвечал Алоиз.
Леокадия сразу смекнула, о чем речь, и помчалась в сарай за дрожками номер тринадцать. Алоиз помчался вслед за ней, за своим кнутом и упряжью, и запряг Леокадию.
– Хомут!
– воскликнула Леокадия.
– Наконец-то снова хомут! Удила! Наконец-то снова удила!
И запела:
Да здравствует верный кнут
И старенький мой хомут!
Лечу, закусив удила,
И жизнь мне, как прежде, мила.
О, вожжи, вожжи, вожжи!
Вы мне всего дороже!
Хоть мы и расстались давно,
Но-о, Леокадия, но-о!
– НО-О, ЛЕОКАДИЯ!
– крикнул Алоиз.
Они выехали из сарая и Леокадия помчалась по Миндальной аллее, но хомут и подпруги все время ей мешали, и Алоиз натягивал вожжи: он чувствовал, что дело плохо, что Леокадия не сможет больше быть настоящей легковой лошадью. И никак не мог взять в толк, почему?