Эрик опустился в кресло рядом с ним, не взяв себе ничего из спиртного. Он не хотел пить, особенно, когда у него переворачивалось сердце.

— Для Клэр музыка… В музыке заключается вся ее жизнь, — молвил он, чувствуя, как грудь стягивает болезненное чувство ностальгии. Он слишком хорошо помнил, что на самом деле значила для Клэр музыка. Какую роль музыка играла в ее жизни. С каким ошеломлением она смотрела на него, не веря в то, что он не любит музыку.

Тони улыбнулся, взглянув на него.

— Алекс тоже любит музыку, но ее настоящая страсть — садоводство. Она обожает свои растения и заботится о них так, как порой другие матери не могут заботиться о своих детях. Наши садовники разбегаются врассыпную, когда Алекс в перчатках выходит в сад. Не представляешь, как я люблю смотреть на это зрелище.

Эрик удивленно обернулся.

— Садоводство?

— Да. — Улыбка Тони стала шире. — В этом заключается весь смысл жизни Алекс. Конечно, после меня, — лукаво добавил он, подмигнув Эрику, а потом вновь посмотрел на жену. И вздохнул. Улыбка медленно сбежала с его лица, и Тони вдруг стал совершенно серьезным. — Иногда мне кажется, что я не смогу дышать, если ее не будет рядом. Она ведь почти заново научила меня жить. Я даже запрещаю ей часто ездить к своим родным, потому что не знаю, что делать без нее. Боюсь представить день, когда она надолго уедет от меня. Это… — он вновь повернулся к Эрику. — Это ведь трудно понять, правда?

Разве?

Глаза Тони потемнели, взгляд его стал пристальным. Он так странно смотрел на Эрика. А потом сказал то, что не должен был говорить ни при каких обстоятельствах.

— Знаешь, мне пришлось пройти много испытаний, чтобы быть рядом с Алекс, но если мне снова предложат это сделать, я с удовольствием проделаю это сотни тысяч раз. За такую женщину, как она, стоит сражаться хоть с самим дьяволом. — Тони замолчал, и когда Эрик понял, что другу есть, что еще добавить, он услышал тихие слова: — Эрик, ты не должен позволять Эдинбургу стать последним пунктом назначения твоей… вашей жизни. Я был потрясен, когда узнал, что после плена и после всего того, что тебе довелось пережить, ты захотел жениться. Захотел сделать то, что должно было бы сниться тебе в страшных снах. Но если Клэр стоила того, чтобы жениться на ней, разве не стоит ради нее пройти еще один круг, только теперь в последний раз, чтобы сразиться за нее?

Эрик действительно задыхался. И не мог ничего сказать. Боялся подпустить слова Тони к себе слишком близко, чтобы они не свели его с ума.

Тони снова повернулся к жене и посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом, разглядывая ее так, словно видел впервые. А потом вдруг замер и выпрямился в кресле.

— О Господи, она беременна! — прошептал он потрясенно.

— Что? — едва владея собой прошептал Эрик.

— Она никогда не светится так, как в пору беременности. — Он замолчал и провел рукой по своему застывшему лицу. А потом улыбнулся и покачал головой. — Я убью ее! — В его голосе прозвучало столько нежности, будто он признавался ей в любви. — Когда она собиралась сказать мне об этом?

Пытаясь дышать, Эрик сумел прийти в себя достаточно, чтобы взглянуть на друга.

— Ты… разве ты не рад?

— Что? — Тони опустил руку. — Не рад? Да я когда-нибудь умру от счастья. Я должен… — У него задрожала рука. Тони сделал глубокий вдох и резко встал. — Я должен немедленно поговорить с ней. Ведь она скрыла это, вероятно, потому, что мы скоро должны поехать к ее брату. Она промолчала, чтобы я не волновался в дороге. Как она могла? — Взволнованно проведя рукой по лицу в последний раз, он шагнул к жене. — Я должен поговорить с ней. Сейчас же!

Эрик видел, как Тони подходит к жене. И по мере того, как он это делал, Алекс, взглянув на него, будто бы поняла, какие чувства обуревают ее супруга. И когда тот оказался рядом с ней, она перестала играть и встала из-за рояля, на котором играла вместе с Клэр. Но ничего не сказала, а лишь молча посмотрела Тони в глаза. Ее лицо порозовело, но было сложно предположить, от игры это или от того, что ее супруг так пристально смотрит на нее. Тони тоже ничего не сказал, точно обмена взглядами было для них достаточно. И это было сильнее любых слов. Затем Алекс повернулась к ним, извинилась, пожелала им спокойной ночи, и супруги быстро покинули гостиную.

Гостиная, в которой осталось одно лишь безмолвие.

И Клэр.

Опустив голову, Клэр смотрела на свои пальцы, которые дрожали над клавишами рояля, и никак не могла унять волнение, которое перемешалось с беспокойством. Она так сильно тревожилась за Эрика, что весь день места себе не находила, когда узнала, что он куда-то ушел. Когда узнал, что закон, ради которого он чуть не отдал жизнь, всё же приняли. Приняли, отмахнувшись от всех его доработок, от всех его трудов! Клэр была так зла на тех, кто это сделал! Она была готова пойти к королю и сказать ему в лицо всё, что думает о нём. Как они могли! Боже, как они посмели сделать то, на что не пошел Эрик даже тогда, когда его чуть не убили? Когда уродовали его красивое, сильное тело…

Клэр прекрасно понимала, какое глубокое разочарование причинило ему это известие. Особенно после того, что он едва не отдал за это.

Она едва дождалась его возвращения, но когда увидела его… Он был не просто подавлен. Он был раздавлен. Ей до боли хотелось подойти и обнять его, но… Как она могла помочь ему, когда он не подпускал ее к себе, не позволял больше заходить в свою комнату?

Ей стало горько от того, что он больше не принимал ее помощь. Клэр опасалась, что он даже не придет на сегодняшний ужин, но он всё же пришел. Такой мрачный и такой разбитый. Ранение не прошло для него бесследно, он осунулся, щеки запали, а бледность, которая, казалось, должна была пройти, вновь вернулась и стала еще более заметной на фоне белоснежной рубашки, белого шейного платка и такого же белоснежного жилета, расшитого серебряными нитями. Широкие плечи, затянутые в темно-синий сюртук, были опущены.