– Это меч, дитятко, – пояснил Свен. Он не мог дождаться, когда первенцу исполнится три года, ему подстригут волосы и посадят на коня, зачисляя в сословие воинов-всадников, после чего он сможет говорить о нем «мой сын», а не «чадо». – Через десять лет и тебе такой справим. Сам поедешь на рать, добывать чести и славы. Но и отец тебе подсобит.

Лют выслушал и деловито попытался укусить пряжку перевязи.

Вячемир, увидев на своем дворе Свенгельда, не удивился и даже что-то хмыкнул, будто ждал этого гостя. Он обитал на горе Щекавице, где его предки сидели еще до того, как Кий со своим родом прибыл на эти кручи с левого берега Днепра, и принадлежал к потомкам древлян, которые в начальные времена выселились из «деревов» в «поля». В роду его бытовало предание, будто само название «поляне» возникло от имени вожака тех переселенцев – Полянина Удалого, из всех наимудрейшего. Говорили, что путь к этим кручам ему указали боги и белый его конь.

Двор Вячемира был велик и застроен десятком земляных изб, где обитали его родичи, однако далеко не все. В каждой семье старшие сыновья, собираясь жениться, ставили себе избу не здесь, а где нашлось место, на склонах киевских гор и при разных урочищах, на Подоле. Все они почитали Вячемира, нынешнего старейшину древнего рода, и слово его для всех было законом. До того как при Ельге Вещем возник Подол, почти все население Киева, включавшего пять вершин, принадлежало к тому или другому роду, в разное время здесь поселившегося, – кто по рождению, кто по женитьбе. «Старшие» роды, чьи предки пришли раньше, и сейчас пользовались наибольшим уважением. Поэтому так важно было для князя сохранять хорошие отношения со старейшинами – все вместе они держали в руках народ, где каждый был бы проклят чурами, вздумай идти против воли старших. По существу, управлять полянами князь мог только через старейшин. Князь-Пахарь исконного рода, каким был Щек, был отцом для всех других глав племени, но князь-воин варяжского рода, из тех, что правили здесь уже почти сто лет, поссорившись с боярами, сохранил бы единственное средство управления – военную силу.

Водимая жена Вячемирова давно умерла, в доме хлопотали две младшие жены, сами уже далеко не молодые, и несколько отроков их потомства. Свена провели в «большой угол» – почетное место для гостей-мужчин. Высокого стола, как на княжьем дворе, здесь не было, и обязательный хлеб и соль в берестяной солонке по старинке стояли на большой скрыне, покрытой белым вышитым полотном. Она называлась «великая скрыня» и считалась средоточием и богатства, и духа дома. К ней подвинули лавку, Вячемир пригласил Свена садиться и сел сам, отрезал кусок хлеба, обмакнул в соль и подал гостю. Обычай требовал прежде всего предложить гостю хлеб, а Вячемир был сам как живой обычай.

– Сестра меня послала, – Свен надеялся, что в священном деле ссылка на сестру придаст больше веса его просьбе, – велела просить тебя пожаловать завтра в полдень на Святую гору. Обговорить нужно, как почтить жертвами богов в благодарность за то, что сохранили нашего князя от огня на воде, позволили домой невредимым вернуться. И как будем поминальные жертвы приносить за тех, кто не вернулся…

– Из моих родовичей три десятка молодцев и отроков на рать с Ингером ушли, а воротилось десять да один, – спокойно ответил Вячемир, но глубокая скорбь виднелась в его глубоко посаженных глазах под кустистыми бровями, читалась в резких глубоких морщинах высокого лба.

К старости у него появилась привычка пожевывать пустым ром, будто он пробует на вкус слова, которые намерен произнести, и Свен смотрел на это с невольным ожиданием. Однако взгляд Вячемира оставался острым и умным, и оттого казалось, что из этой довольно дряхлой оболочки смотрит нестареющая мудрость веков. Свен, находясь в расцвете сил и привыкший на них полагаться, испытывал легкую жуть перед этой силой совсем иной природы.

«Скажи, что часть из них еще вернется, – шепнул ему голос Уббы сына Рагнара. Этот дух был наиболее общительным из пленников меча, и его Свен слышал чаще остальных. – Человек семь или восемь. Скажи, он увидит их весной».

– Всех-то поминать рано, – произнес Свен вслух, надеясь, что старик не приметил его заминки. – Иные воротиться могут, но попозже… весной.

– На Весенние Деды, что ли [7] ? – недоверчиво усмехнулся Вячемир.

– Нет, живыми. Может, семь человек, может, восемь… или весь десяток, – расщедрился Свен. – Удача князя ослабла, да не иссякла. Она еще поможет киянам. Но для этого и вы должны поддержать его и принести общие с ним жертвы. Ведь ты понимаешь: любовь народа к вождю и любовь богов взаимно порождают одна другую. Поддержите Ингера в глазах богов, его удача окрепнет и поможет еще кому-то из ваших родовичей вернуться к дедову очагу.

– А тебе откуда сие ведомо? – Вячемир вгляделся в сидевшего напротив него тридцатилетнего воеводу – рослого, цветущего здоровьем, составлявшего словно одно целое со своим мечом, который он, садясь, привычно ставил концом на пол между ног.

– Ты помнишь отца моего, Ельга? – спросил Свен, помедлив.

Открывать свою тайну он не собирался никому, но само ее наличие придавало ему веса в глазах киян.

– Помню.

– Помнишь, как прозвали его Вещим?

Вячемир кивнул.

– А за что?

– Мудр был… – вздохнул Вячемир, жалея не столько о мудрости покойного князя, сколько о своей молодости, когда был ей свидетелем. – Скрытое видел, в тайное умом проникал.

– Я – его родной сын. Из семерых его сыновей, на свет рожденных, я вот один перед тобой сижу.

– Скажешь, тебе его хитрость в наследок досталась?

– Не вся, но есть немного, – уклончиво ответил Свен. – До весны обожди, а когда воротится кто ни то из твоих родовичей, ты слова мои нынешние вспомни.

– Дадут боги дожить – вспомню, – Вячемир кивнул, лицо его несколько посветлело: против воли он верил воеводе, надежда поникла в сердце, дышать стало легче.