Недалеко от общежития была столовая, куда, как и в клуб, были проложены деревянные мостки. Мы любили эту столовую; обслуживали её симпатичные и добрые женщины, говорившие по-вологодски, сильно окая, что вначале было мне в диковину. В столовой всегда пахло испечённым хлебом – он горками лежал на столах. В те времена хлеб в столовых был бесплатным – ешь сколько хочешь. Блюда из местных продуктов были вкусными и свежими, а порции – большими. А какие пироги и пирожки пекли эти женщины! Сметана и молоко были выше всех похвал, а иногда нам перепадало знаменитое вологодское масло. Оно, как правило, в бочонках поставлялось на экспорт. Вкус и аромат этого масла помнится до сих пор. Увы, уже нет коров и лугов, чтобы делать такое масло. И, конечно, большой отдушиной для нас была рыбалка. Каждое воскресенье – тогда был один выходной и шестидневная рабочая неделя по семь часов – обитатели общежития двигали на рыбалку. Летом – на реку и водохранилище. Зимой – на лёд водохранилища, где можно было часа за три наловить ведро рыбы, правда, не очень крупной. За крупной рыбой ездили на озеро Белое на грузовике. В кузове с нами ехали местные охотники с собаками. Они вылезали раньше, на обратном пути мы подбирали их с подстреленными зайцами. По снежной дороге мы проезжали опустевшие деревни, по сторонам стояли деревянные, часто двухэтажные дома, украшенные затейливой резьбой. Позже, читая «Чёрные доски» Солоухина, я вспоминал эти заброшенные вологодские деревни. На озере Белом мы ловили больших окуней они с трудом проходили через лунки. На «кружки» умельцы ловили крупных щук. В такие дни в общежитии вкусно пахло рыбой.

Мы вели монтаж оборудования, и всегда рядом с нами были зэки: они «вязали» арматуру, ставили опалубку и клали бетон. Они сновали взад-вперёд по всей зоне, что-то делали, что-то таскали, чистили территорию и разводили костры. Они были повсюду. Зэки убирали наши комнаты, и мы не запирали столы и шкафы, зная, что они откроют любой замок.

Конечно, всё это беспокоило и действовало на нервы. Ведь зеки были уголовниками различных мастей – воры, грабители, бандиты, отбывающие сроки за свои преступления. А уголовники – народ особый, у них свои законы, иногда очень жестокие, своя мораль, свои особые взгляды на жизнь. И вот на небольшом пространстве их уголовная жизнь пересеклась с нашей обычной, человеческой жизнью. И ничего страшного не случилось. В зоне было спокойно, работа шла нормально, по графику, без скандалов и происшествий. Это устраивало и администрацию лагеря, и зэковских вожаков, возможно, даже была негласная договорённость между ними. Администрация, хотя и привозила в зону зэков из лагеря строгого режима (сроки – не менее десяти лет), но только тех, кому оставалось до выхода на свободу один, два года. Это – чтобы не было смысла бежать или нарушать порядок. В самой зоне, как видно из случая с моими фотографиями, нужный порядок наводил бригадир. Ему, наверняка, помогали другие авторитеты из лагеря. Их устраивало, что в зону проносились табак, чай, водка и деньги, и всё это могло потом попадать из зоны в лагерь. Зэки в зоне пользовались определённой свободой, легко доставали чай и табак, спокойно чифирили и грелись у костров. Администрация лагеря, ради обеспечения порядка и нормальной работы в зоне, смотрела на эти небольшие вольности сквозь пальцы.

В итоге, за год с лишним в зоне не было каких-либо нарушений и побегов. А из лагерей побеги случались, при мне был такой побег. Однажды ночью вооружённые солдаты разбудили нас. Стуча сапогами, они входили в комнаты общежития, открывали шкафы, светили фонарями под кроватями и с шумом уходили. А утром от зэков мы узнали о побеге. Бежали из лагеря, недалеко от нашего общежития, через вырытый подземный тоннель длиной в несколько десятков метров. Побег удался, бежавших не поймали. Но так бывало редко.

При обсуждении этой темы зэки говорили, что убежать из лагеря или из зоны, в принципе, можно. А вот дальше без помощи извне не обойтись. Ведь в случае побега всё перекрывалось и контролировалось – дороги, вокзалы, машины, автобусы и поезда. Надо было быстро покинуть место побега, нужны надёжные документы и надёжное жильё. А главное – нужно иметь много денег. Тогда имелся шанс быть не пойманными.

Вскоре стало понятно, что зэки не опасны для нас. Более того, некоторые из них начали общаться с нами и рассказывать про свою жизнь. К сожалению, не всегда правдиво, например, на вопрос, за что посадили, отвечали одно и то же: посадили по ошибке, подставили. Но они же охотно рассказывали про своих коллег. Именно так я узнал, что неприметный старичок, подметавший пол в нашей комнате, сидел за убийство. А по виду не скажешь, тихонький такой был!

Надо отметить, что среди зэков попадались явно незаурядные люди, которые, по тем или иным причинам, стали на путь преступлений. Бригадир – яркий пример таких людей. Один из зэков, пользующийся в зоне большим влиянием, был неплохим предсказателем – его прогнозы были всегда верны. При мне про освободившегося зэка, он сказал: «Скоро Петька опять в зоне будет, попадётся по глупости». И действительно, через пару-тройку недель этот несчастный Петька с побитой физиономией опять оказался в зоне. Пьяным в Ленинграде он разбил стекло в ресторане и получил три года как имевший судимость.

В критические ситуации некоторые зэки, особенно в условиях всеобщего внимания, способны на необычайные, порою рисковые поступки. Они подобны артистам: присутствие зрителей их вдохновляет. Этим можно объяснит поступок бригадира, который в окружении толпы начал в каком-то порыве рубить бетон. Помнится и другой случай. В сильный дождь крупную деталь турбины опускали на место, и она зацепилась за арматуру, выступающую из бетона. И вдруг какой-то зек, рискуя жизнью, цепляясь за мокрую арматуру, полез по бетонной стене вверх. Без ватника и шапки, он быстро промок, но упорно продолжал подниматься. Ему удалось отцепить деталь от арматуры и благополучно спуститься под крики собравшейся толпы. Но самый громкий, поистине героический поступок, совершили зэки позже, зимой. Но прежде чем перейти к этому эпизоду, пора рассказать о Пашке главном герое моего повествования.

Пашка, без сомнения, был незаурядной личностью. Правда, клички у него, на первый взгляд, были какие-то нехорошие: Пашка – дурак и даже Пашка – идиот. Но клички эти, скорее всего, он получил за свои неординарные поступки, непонятные для большинства его коллег-сидельцев, обычных уголовников.

Будучи художником и артистической натурой, Пашка выделялся среди зеков. Общительный и подвижный, он быстро сходился с людьми, любил поговорить.

Пашке было лет тридцать пять, и из разговоров с ним я узнал, что сидит он уже второй раз. Первый раз он сел, когда работал гравёром на Ленинградском монетном дворе. Для орденов там применялось золото, контроль был строгий, учитывалась даже золотая пыль. По его словам, мастер свалил на Пашку вину за перерасход такой пыли. Второй раз Пашка сел за что-то, связанное с хищением то ли медалей, то ли монет. И опять, по его словам, посадили по ошибке. У Пашки было хобби – из проволоки и ниток он делал замечательные искусственные цветы, пользующиеся большим успехом. На этой почве мы и познакомились – он попросил привезти из Ленинграда цветные нитки-мулине. Взамен обещал сделать тюльпаны, цветы, которые мало кто делал. Я до сих пор жалею, что не привёз ему мулине.

То, что Пашка хорошо рисовал, принесло ему большую пользу. В те годы было принято к торжественным дням и датам выпускать стенгазеты. У монтажников рисовать было некому – обратились к Пашке. За оформление монтажной стенгазеты он стал единственным зэком в зоне, работающим на монтаже. Это резко повысило Пашкин статус. И неважно, что его работа заключалась в чистке болтов и гаек от заводского солидола с помощью керосина и тряпок. Главное, что противень, в котором Пашка чистил крепёж, находился в тёплом здании для сборки генератора.