Ну, а мы с Вами, вопреки всему и несмотря ни на что, будем продолжать жить, работать и получать от жизни возможно больше радости (по-еврейски говорят – нахес). Во всяком, случае, от души этого Вам желаю.

Ваш С.Р.

P. S. Если Вам интересно познакомиться с мои романом «Хаим-да-Марья», то я охотно и с большим удовольствием Вам его пошлю – у меня еще имеется достаточное число экземпляров в запасе. Но хочу оговорить условие, что это не должно ни к чему Вас обязывать.

_______________

8 февраля 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Письмо получил, отвечу чуть попозже. Каждое Ваше письмо поднимает во мне ворох воспоминаний.

С.Н.

Не сердитесь.

_______________

11 февраля 2011 г.

Уважаемый Семен Ефимович! Не могу не сказать, что-то меня в Ваших письмах цепляет – свое, личное. Может быть, чисто еврейское понимание «недополученности» в этой жизни. Хотя, с другой стороны, я отчетливо понимаю, что это чувство шлифует душу и воспитывает чувство избранничества. Вас «выперли» – простите за термин – из Москвы, с родины, мне не могут простить увлеченности делом, добросовестности, нежелания примкнуть к какому-нибудь лагерю и быть там верным прихвостнем.

Я отчетливо могу понять, что, выпустив 70 книг в ЖЗЛ [29] , у Вас были определенные пристрастия, но ведь, судя по всему, было и высокое качество.

Чего мне в этой жизни и в этом кругу не клеили, кроме одного – плохо пишет. В своем, русском кругу я слишком сильный конкурент. Многие годы и, кажется, даже сейчас я являлся секретарем Союза писателей России – [но] меня ни разу не позвали ни на один секретариат и, традиционно между своими распределяя премии, ни разу этим не поманили. Мне все это смешно, но, к сожалению, все это так. Чудная это формула относительно сыра и свободы. Наверное, ее я придерживался всегда, по крайней мере, я никогда и ничего не просил – давали сами.

Когда мне предложили должность главного редактора Литературного вещания Всесоюзного радио, я дерзко сказал: «Я уже полтора месяца жду, когда мне эту должность предложите, потому что ее больше некому предложить». И эта редакция без всхлипов и разгона народа стала лучшей редакцией Радио. Именно в этой редакции впервые после многих лет молчания было упомянуто в эфире имя Гумилева [30] . Да и многое другое, связанное с подлинной культурой и подлинной литературой, было сделано. На взлете карьеры я тихо спокойно ушел по собственному желанию с этого генеральского места.

Меня одновременно волновал Ленин и «Имитатор» [31] . Сыр остался во всеобщей кормушке. Я отчетливо понимал весь социальный пафос советской власти, но при той форме извращенного управления, который стал моделью, я бы никогда не стал ректором Литинститута. Опять не хотел, сидел уже десять лет как свободный художник, и опять получилось: оставим сыр, займемся делом.

Сколько, оказывается, в моей душе нагорело, несмотря на то что кое-что я выговариваю в своем дневнике. Я не человек лагеря, я принадлежу себе, хотя и часто клонюсь по ветру.

«Хаим-да-Марья» я прочту, хотя боюсь, слишком уж Вы хороши как мемуарист и исследователь [32] . Писал ли я Вам, что с Далем Вы вполне могли бы защититься. Я давал прочесть Даля одному своему другу, эрудиту и доктору, у него такое же мнение. Если хотите, я пошукаю разные пути.

«Хаима» не посылайте, пока не получите книгу от меня. Это будет меня дисциплинировать.

Нахес.

Не перечитываю

С.Н.

_______________

11 февраля 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Только что прочитал Ваше письмо, о чем сообщаю незамедлительно, следуя Вашему примеру. А отвечу позднее. Ваш С.Р.

_______________

17 февраля 2011 г.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Извините, пожалуйста, что так задержался с ответом на Ваше столь теплое письмо. Снова убеждаюсь, что мы в одной лодке! Вы вспомнили, что первым дали на радио материал о Гумилеве, и я в связи с этим припомнил, как пристально мы здесь следили за событиями и, в частности, за тем, как трудно пробивалась правда о Гумилеве. И не только следили, но что-то пытались делать. «Огонек» тогда тоже осмелел, стал флагманом гласности. Вероятно, после Вашей радиопередачи там появился большой очерк о Гумилеве Владимира Карпова, тогдашнего Первого секретаря Союза Писателей. Я впился в эту статью, прочитал залпом. Написана она была очень крепко, добротно, чувствовалось превосходное знание материала, то есть всей жизни Гумилева, понимание его творчества, места в истории поэзии, и все было подано сжато, четко, без сюсюканья. Словом, превосходная статья. Хорошо помню промелькнувшую тогда мысль: откуда бы Карпову так хорошо владеть этим материалом. Но затмила эту мысль концовка статьи, прозвучавшая диссонансом к остальному тексту: два или три очень слюнявых абзаца о том, как-де трудно писать о Гумилеве, который был расстрелян по решению суда, потому реабилитировать его нельзя, но, учитывая заслуги, его следует помиловать. Посмертно – помиловать?! И о приговоре суда три или четыре раза в двадцати строчках.

Что это за приговор суда? Я биографией Гумилева не занимался, многого, что было в той статье, не знал, но о том, что Гумилев был расстрелян бессудно, мне было известно. Будучи очередной раз в Библиотеке Конгресса, я решил это перепроверить. Заказал тот самый номер «Петроградской Правды», на который ссылался Карпов, и прочел в ЗАГОЛОВКЕ: «По решению Петроградской ЧК расстреляны следующие активные члены Петроградской боевой организации». Вот так – без всякого суда! В списке, под номером 30 – Гумилев. А всего расстрелянных 61. И каждая фамилия сопровождалась короткой справкой. Я внимательно изучил весь список – кого там только не было! Вплоть до старушекдомохозяек, хотя и пара бывших белых офицеров, оказавших при задержании сопротивление.