Вряд ли что-то изменилось в судьбе этих людей после публикаций «Литературной газеты». Ведь имена высоких партийных покровителей, благодаря которым творились эти вопиющие безобразия, так и не были названы. Партия – наш рулевой, честь и совесть нашей эпохи – была вне критики.

Все эти метаморфозы с полным оправданием научных мошенников и беспощадным преследованием тех, кто их разоблачает, конечно, вряд ли были возможны без поддержки и одобрения партийных руководителей. Так же, как без поддержки и одобрения всесильных партийных вождей невозможно было бы вознесение на должность президента ВАСХНИЛ Трофима Лысенко с его невежественными средневековыми научными идеями и голодная смерть в тюремных застенках всемирно известного ученого Николая Вавилова.

Такие «успехи» сельскохозяйственной науки не могли пагубно не отразиться на экономике сельского хозяйства, на судьбе нашей многострадальной деревни и ее многомиллионных сельских жителей. Вспоминаю своего 87-летнего деда Илью, сибирского крестьянина, которого я в последний раз видела где-то в году 1973, когда была в гостях у его сына, нашего любимого дяди Феди, в семье которого дед жил. Дядя Федя, всеми уважаемый председатель колхоза Федор Ильич славился в районе как один из лучших председателей и был награжден за успехи своего хозяйства орденом Трудового Красного знамени. Дед гордился сыном и, сидя на скамеечке перед своим деревянным домом, очень любил философствовать и рассуждать на тему колхоза. В 30-е годы, когда крестьян насильственно загоняли в колхоз, дед противился до последнего. И вынужден был вступить в колхоз, когда обложили по черному, то есть начали все выгребать из амбара и сусеков и уводить со двора всю скотину. Однако к старости он оценил колхоз, при котором все-таки крестьянам стало жить полегче, чем в единоличном хозяйстве, с которого вынуждена была кормиться и одеваться многодетная крестьянская семья. Зерновых, картошки, капусты, овощей надо было вырастить столько, чтоб на всю зиму хватило на пропитание и семье и скоту. А еще надо было посеять, вырастить и обработать лен, из которого зимой бабы пряли нитки и ткали холст, чтобы из него нашить одежду на всю семью. Работать не разгибаясь приходилось от зари и до зари.

– С колхозом все-таки полегшало, – рассуждал дед. – Скота уже столько не надо было держать. Лошади на колхозной конюшне кормятся. А потом и трактора пошли. Совсем облегчение вышло. Пшеницу, рожь тоже начали выдавать на трудодни, самим не надо ростить. Ребятишки в колхозных яслях опять же досмотрены.

Дед и дальше перечислял достоинства колхозной жизни. Одно ему было неясно, почему всем распоряжались откуда-то сверху. Когда, что садить-сеять, когда убирать, какой скот заводить.

– Неужто там наверху виднее? – искренне недоумевал дед. – Вот почему у нашего Федора в его хозяйстве всегда достаток. А он начальство не слухает. Отчитывается, как положено, как требуют. А сам по своему уму все делает. Да еще и нас стариков спросит, когда садить, когда убирать. Ему партейный выговор за обман дадут. А когда по осени считать начнут, он и в выигрыше. А у председателей, которые начальство боятся и слухают, ни урожая, ни скота, и на трудодни нечего колхозникам дать. Получается, без обмана не проживешь, – с недоумением констатировал дед Илья.

Да, руководящая роль партии распространялась не только на идеологию, требовавшую неукоснительно следовать учению марксизма-ленинизма, она жестко диктовала правила жизни во всех сферах народного хозяйства, от колхоза до научного института и учреждения культуры. От непослушных, особо инициативных и предприимчивых, пытавшихся игнорировать партийные запреты и ограничения, так или иначе просто избавлялись. И засилие послушной серости вело не только к обнищанию колхозов и крестьянства, но и к вырождению некогда всемирно известных научных школ и творческих коллективов.

Вот как описывает журналист «Огонька» Нонна Черных процесс научного угасания в городе науки Обнинске. В Обнинске летом 1954 года заработала первая в мире атомная электростанция. Коллектив ученых под началом Игоря Васильевича Курчатова научил атом работать в мирных целях. В Обнинск хлынули ученые, начали открываться научно-исследовательские институты и формироваться научные школы. Весь этот расцвет научной жизни в городе науки пришелся на время хрущевской оттепели, когда общество после времени массовых посадок и ГУЛАГа ощутило глоток свободы. Но уже в конце 60-х грянул гром средь ясного неба. Неожиданно был исключен из партии Валерий Павленчук, молодой талантливый сотрудник Физико-энергетического института, секретарь партбюро отдела, работающий над «закрытой темой». Шепотком говорили, что его исключили за связь с Сахаровым и за то, что утверждал, что физика не может быть партийной. Исключение из партии грозило закатом всей научной карьеры. Через полгода после неудачных попыток восстановиться в партии Павленчук умер. А следом из партии исключили редактора популярной городской газеты Михаила Лохвицкого – за то, что посмел явиться на похороны опального Павленчука.

С этого времени начался исход из города крупных ученых, одним из которых оказался Тимофеев-Ресовский, знаменитый Зубр, изображенный в романе Даниила Гранина. А его талантливый ершистый последователь-ученик Жорес Медведев был помещен в психбольницу. Правда, вскоре под давлением научной и творческой интеллигенции его пришлось выпустить. Но нашелся менее скандальный способ освободиться от беспокойного Жореса. Отправили в заграничную командировку и лишили гражданства. Прием испытанный, который потом не раз будет применен и к неугодным писателям, и к не вписывающимся в рамки соцреализма художникам, и к всемирно известной паре артистов – Мстиславу Ростроповичу и Галине Вишневской.

А кто же занимал освободившиеся места заведующих лабораториями и научными секторами после того, как с них были выдавлены крупные ученые, имеющие независимое мнение? А эти места по праву занимали партийные и комсомольские функционеры, научный рост которых, то есть получение ученой степени и соответствующей должности, были заранее распланированы во времени. Понятно, что и содержание науки становилось под стать этим руководящим кадрам. Времена научных открытий были забыты, их вытеснило научное мелкотемье.

Вообще для парткомов НИИ и вузов было довольно привычным делом, используя свои возможности, вставлять палки в колеса в карьерный и научный рост своих коллег и особенно молодых ученых. Причем делать они это любили чужими руками. Однажды в качестве таких рук, которыми гробят чужую научную карьеру, наш партком Тюменского университета, где я работала, попытался использовать меня. Замсекретаря парткома весьма посредственный доцент нашей кафедры педагогики и психологии, что, тем не менее, не мешало ему преуспевать на ниве партийного строительства, суровым голосом приказал мне по телефону «пожестчще» проверить воспитательную работу со студентами кафедры 37-летнего математика, выходящего на защиту докторской. Было понятно, что эта проверка была нужна, чтобы не допустить этого молодого заведующего кафедрой на защиту докторской. Ведь достаточно по результатам проверки заслушать его на партбюро, вынести выговор, и отрицательная характеристика, при которой ученый совет не может принять диссертацию к защите, обеспечена. А заодно побочным эффектом этой проверки было насолить и мне, то есть испортить мои отношения с матфаком, где я читала свою психологию и всегда могла договориться о подмене, когда нужно было поехать на конференцию.