Федор Сергеевич Кузнецов был наследственным партийным работником. Его отец, Тамарин дед, Сергей Степанович Кузнецов, питерский рабочий, еще в 1905 году швырял булыжники в царских жандармов, а затем в 1914 году был отправлен на фронт воевать с немчурой. Когда в царской армии начались брожения, он сразу же к ним присоединился и вскоре сам начал заниматься агитационной работой, к которой у него оказались немалые способности. Став непримиримым большевиком, Серега Кузнецов принял кипучее участие в великой революции, а затем пошел в Красную армию, где с радостью рубил шашкой беляков. После окончательной победы пролетариата он продолжал свою революционную деятельность уже в должности руководителя продотряда, лично расстреливая так называемых кулаков, а когда с зажиточным, то есть истинно трудовым, крестьянством было покончено, он получил должность партработника на крупном ленинградском заводе и быстро зашагал вверх по партийной лестнице. Его сын Федька Кузнецов, сначала активный комсомолец, затем молодой партиец, зашагал по партийной лестнице еще быстрее и к тридцати годам уже занимал (правда, не очень значительный) пост в одном из ленинградских райкомов партии. Однажды в Смольном на одном из праздничных вечеров, посвященном годовщине Великого Октября, его подозвал к себе заведующий отделом идеологии Ленинградского обкома партии. Рядом с ним стояла очень высокая, очень худая, с удлиненным лицом девушка, в длинном несуразном платье ярко-красного цвета, с большим синим бантом на груди, еще больше подчеркивающим ее вытянутое лицо. Обкомовец представил Федору Кузнецову свою единственную дочь Лизоньку и предложил сесть на концерте с ними, так как его дражайшая половина занемогла и осталась дома. Ликующий Федор зашагал за ними, прекрасно сознавая, что у партийных работников вообще, а такого ранга особенно, ничего просто так не делается. Так оно и случилось. После концерта в Смольном Федора вскоре пригласили на празднование Лизонькиного дня рождения. Потом начались свидания. В то время, когда произошло знакомство Федора с Лизой, у него был довольно продолжительный роман с завучем средней школы – очень красивой, очень умной и очень его любившей, но бывшей замужем. Федор сам был в нее не на шутку влюблен и настойчиво требовал, чтобы она разошлась, на что та наконец решилась и объявила об этом своему мужу. Но какой бы красавицей она ни была и как бы он ее ни желал, завуч школы есть завуч школы, а дочь секретаря обкома… Да как тут можно колебаться!

Свидания Федора с Лизой продолжались недолго, и буквально через месяц состоялся серьезный разговор с обкомовцем, который напрямую поинтересовался дальнейшими планами молодого партработника, касающимися его дочери. Федор, давно ожидавший этого разговора, сказал, что как раз собирался попросить у уважаемого Леонида Кирилловича руки его дочери, которую он очень любит. Обкомовец благосклонно дал свое добро, но сразу предупредил, что если заметит за зятем хоть что-то порочащее образ советского человека, к тому же партийного работника, – сотрет в порошок! Еще до свадьбы – чтобы не разводить кумовства – обкомовец перевел Федора из райкома в горком партии на такую же должность в идеологическом секторе – ну, конечно, с перспективой перехода в Ленинградский обком.

Внешность жены Федор воспринял как жизненную необходимость и, несмотря на предупреждения высокопоставленного тестя, довольно быстро завел себе молоденькую любовницу, живущую в пригороде, куда он довольно часто наведывался, отправляясь в командировки по области.

Когда его жена забеременела, Федор не на шутку забеспокоился о внешности будущего ребенка: если родится девочка, то как бы она не пошла в жену – сам он был высоким интересным мужчиной, на которого частенько заглядывались женщины. Поэтому, навестив жену в родильном доме после рождения дочери, он с облегчением вздохнул: ему протянули нарядный кулек, в котором лежал маленький ангелочек. Когда ангелочек превратился в красивую, с прекрасной фигурой девушку, Федор Сергеевич стал подумывать о будущем зяте, который, естественно, должен был происходить из достойной семьи. Но Тамара вдруг привела в дом своего одноклассника, чуть ли не оборванца из никакой семьи – мать уборщица! И что самое ужасное: его красавица дочь была в этого голодранца явно влюблена. «Слава богу, хоть не еврей», – усмехнулся про себя Федор Сергеевич Кузнецов, который был махровым антисемитом по должности, по убеждению и по наследству: его отец был пламенным революционером и единственное, что его не устраивало в революционном движении, – это засилье в нем жидов. Тем не менее это не помешало Федору Кузнецову уже в солидном возрасте, когда дочери исполнилось шестнадцать лет, обзавестись новой, молоденькой любовницей – еврейкой Фаиной. Когда же она забеременела и отказалась делать аборт, Федор посоветовал ей ехать рожать в Израиль. Фаина крепким русским матом послала идеологического работника подальше и уехала рожать в Америку.

Тамара росла в семье единственным ребенком и к тому же была не только красавицей, но и достаточно умной и очень практичной («Вся в меня», – с гордостью думал Кузнецов-старший), поэтому ей все разрешалось и предоставлялось по первому ее требованию. Но обвинений одноклассниц в своей высокомерности она не принимала. «Чтобы угодить этим замухрышкам, я должна ходить в ширпотребе? Нетушки! Плевала я на них – пусть завидуют».

Однажды, уже в десятом классе, они пошли после уроков к Андрею. Мама его была на работе, а бабушка нянчилась с правнучкой у его сестры Тани, которая жила с мужем. Они впервые остались вдвоем и одновременно сразу разволновались и растерялись. Андрюша предложил напоить Тамару чаем, но она нервно покачала головой и села на диван. Андрюша с заколотившимся сердцем сел рядом и осторожно, чуть ли не трясущейся рукой обнял ее за плечи. Тамара повернула к нему голову, долго смотрела на него, затем медленно приблизила к нему лицо и слегка прикоснулась губами к его губам. Потом откинула голову, посмотрела ему в глаза и опять потянулась к его лицу. Андрюша притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. «Нежнее, пожалуйста, милый», – прошептала Тамара. «Извини», – в ответ прохрипел Андрюша и уже как можно легче и нежнее полуоткрытым ртом прижался к ее приоткрытому рту. Он не отпускал ее губ так долго и целовал их так нежно, словно был опытным любовником, хотя целовался первый раз в своей жизни. Во время поцелуя его рука неуклюже расстегнула ее кофточку, и он стал целовать ее шею, плечи, грудь. У нее закружилась голова, и она почувствовала, как ее тело охватывает сладкая истома. И как сквозь туман, она подумала, что если он сейчас пойдет до конца, то сопротивляться ему она не сможет. Но он вдруг остановился и срывающимся голосом прохрипел: «Давай больше не будем». Тамара сразу отпрянула, покраснев от своих, как ей показалось, грязных мыслей, и таким же глухим голосом прошептала: «Конечно… Спасибо, Андрюша». Теперь каждый раз, когда у него никого не было дома, они после уроков шли к нему и до изнеможения ласкали друг друга. Но каждый раз, когда они чувствовали, что еще немножко – и им будет не остановиться, они останавливались.

Как-то их преподавательница по литературе Плана Владимировна (названная так в честь одного из советских планов), которая была их классным руководителем и которую все ученики, даже двоечники, очень любили, задала им на дом написать сочинение. Тема была свободной, и каждый ученик мог написать все, что ему будет по душе, – без ограничений, но, разумеется, в рамках приличия. Через несколько дней, раздавая проверенные сочинения, Плана Владимировна объявила, что на этот раз она поставила только одну пятерку. Она извинилась перед ребятами, которые эту пятерку справедливо заслужили, и сказала, что она сейчас попросит разрешение у Андрюши Земцова прочитать его сочинение и тогда ребята поймут, почему она так поступила. Ребята в классе недоуменно переглянулись, а потом как по команде повернули головы к Земцову. Тамара, сидящая с ним за одной партой, тоже недоуменно посмотрела на Андрюшу.

– Ну что, Земцов? Разрешаешь прочесть? – улыбаясь, обратилась к нему учительница.

– А мне то что, – буркнул Андрюша и отвернулся к окну.

Плана Владимировна взяла со стола Андрюшино сочинение и стала читать.

«Ворон и фиалка», сказка

В одной очень большой стране, на самой ее окраине, раскинулся лес. Не так давно по нему прошелся огонь, и все живое вынуждено было покинуть лес. И только одинокий обгоревший ворон решил никуда не улетать и остался. Почему – он и сам не понимал. Вероятно, он очень любил этот лес, где родился и провел свою счастливую и беззаботную жизнь и где решил умереть, пусть и в полном одиночестве. Большую часть времени он проводил на одном из обгоревших деревьев, закрыв глаза и вспоминая, какая у него была беспечная молодость. Но ему все же нужно было есть, а с едой с каждым днем становилось все хуже и хуже, и он все чаще и чаще возвращался на свое дерево голодным. В одно из таких возвращений он заметил на земле, посреди обгорелой травы, пронзительно-голубое пятнышко, словно от неба откололся крошечный кусочек и упал на землю. Он стал кружиться над ним, спускаясь все ниже и ниже, пока не увидел, что это был необыкновенной красоты цветок. Тогда он сел на землю и подошел к нему.

– Кто ты? – спросил он.

– Я фиалка, – ответил цветок.

– Как ты здесь оказалась? – спросил ворон.

– Не знаю. Просто родилась здесь, – ответила фиалка.

– Я тебя раньше никогда не видел. Я вообще таких красивых цветов никогда не видел, – восторженно сказал ворон.

– А я давно за тобой наблюдаю, – сказала фиалка и, помолчав, добавила: – Я очень скучаю, когда ты долго не пролетаешь надо мной… И всегда боюсь, что ты куда-нибудь улетел и я тебя никогда больше не увижу.

– Ты скучаешь по мне? Почему? – удивился ворон.

– Потому что ты мне очень-очень нравишься. Я тебя полюбила, – сказала фиалка и покраснела.

– Меня?! – дрожащим от волнения голосом спросил ворон. – Как меня можно полюбить? Я весь обгорел, отощал… А ты такая необыкновенная, такая юная, такая красивая… Нет, тебе это просто показалось. Меня нельзя любить.

– Позволь мне решать, кого мне любить. И при чем здесь твой вид? Ты бы посмотрел на себя в полете. Я сначала подумала, что ты ястреб или орел.