— Ну-с, приступим, — Бардос скинул свою ношу на пол. Я тоже опустил корзины. Пчелы возле меня пока не вились, но я слышал их гудение, и это заставляло нервничать.

— Надевай, — предложил Бардос, и сам принялся облачаться в принесенные мной тряпки. Это оказались вовсе не хламиды, а что-то непонятное: как будто рубашка и штаны сшиты вместе. Забираться в это нечто полагалось сверху. Помимо плотной застежки, у него были еще и затяжки на концах рукавов, штанин и на вороте. Натянув эту странную штуку, я почувствовал себя глупо. Затем пришлось надеть еще и двойные перчатки. Они тоже затягивались на запястье. А потом Бардос нахлобучил мне на голову странную штуку вроде шляпы с вуалью, какие носят наши вдовушки, вот только вуаль не свисала вниз, а опять-таки стягивалась на шее. Как просветил меня Бардос, эта штука называлась «накомарник». И я так и не понял, почему «накомарник», а не «противопчельник», скажем, или хотя бы не «откомарник»: слово «накомарник» как будто говорило, что комар тут я, и потому на меня должна быть надета эта дрянь, чтобы я не кусался.

Впрочем, в таком наряде я почувствовал себя уже куда более защищенным и даже позволил себе подойти и рассмотреть один из ульев, пока Бардос поджигал какую-то труху в странном устройстве с мехами. Пчелиный домик был маленький — всего-то по пояс мне. Да и то стоял на «ножках», вбитых в землю. Внизу у него было небольшое отверстие, и пчелы деловито сновали туда-сюда.

— Держи, — сказал Бардос, вручая мне эту странную штуку с мехами. — Будешь на нее нажимать, она будет дуть дымом. На пчел направишь — они сразу разлетятся. Только сильно не увлекайся.

Я ради пробы пару раз фыркнул, и из отверстия действительно вырвалась дымная струя воздуха. Бардос тем временем ухватился за крышку домика, поворочал ее, снял и положил рядом. Гудение сразу усилилось. Я с любопытством заглянул внутрь.

— Драконья сила! Как же их много! — вырвалось у меня.

— Это разве много? — спокойно ответил Бардос, делая мне знак, чтобы я пофыркал дымом. — Вот помню как-то раз они роились — о-о-о!

Он многозначительно поднял вверх палец в объемной перчатке.

— Роились — в смысле, над головой летали? — не понял я.

— Нет, роились — то есть за новой маткой полетели, — пояснил Бардос, бесстрашно запуская руки внутрь улья. — Они же как мы, асдарцы: мать у них главная, остальные — работяги. Ну, в общем, родилась у них, значится, новая матка — молодая, сильная. И, как водится, решила себе новое местечко найти. Вылетела, над полями-лугами полетала, осмотрелась, увидала красивое дерево, да и села на него. А пчелы-трудяги тут же ее облепили. Один слой, другой, третий. А потом уже — будто шуба на ветки того дерева надета. И все гудит, шевелится: дом новый, значит, строить собрались для своей матки. Вот это было много. Я столько пчел за всю свою жизнь не видел, а тут — в одном месте. Даже снимать их боялся. Сильная была матка. Жаль, не получилось у нее чего-то. А какой мог бы быть улей! Ты окуривай давай, окуривай, не отвлекайся. У меня тут уже все черно, не вижу, что делаю.

Я, честно говоря, едва сдерживался, чтобы не бросить все и не дать деру: как только Бардос сунулся внутрь, пчелы сразу решили нас атаковать. Они были повсюду, и их сердитое гудение заставляло сердце биться чаще. Особенно неприятно было то, что они ползали по «вуали» — прямо у меня перед глазами. Я даже один раз фыркнул дымом себе в лицо. Естественно, тут же случайно вдохнул и закашлялся.

Бардос всего этого словно бы не замечал, хотя пару раз все-таки выругался: видно, ужалили и сквозь несколько слоев ткани. Он доставал из улья какие-то бесформенные штуковины. По виднеющимся тут и там деревянным участкам я понял, что когда-то они были деревянными рамками, но пчелы щедро облепили их сотами. Бардос складывал рамки в корзины, а на освободившееся место вставлял новенькие — ровные, чистые, со странной восковой серединкой, размеченной правильными шестиугольниками: явно пропечатанной искусственно. Полчаса назад я бы непременно поинтересовался, как это сделано, но сейчас все, о чем я мог думать — как бы поскорее отсюда уйти.

К моему ужасу, на одном улье Бардос не остановился, и мы обошли еще три, заполнив корзины доверху. Только тогда он удовлетворенно выругался и снял накомарник.

Я его примеру не последовал: конечно, мы отошли на достаточное расстояние от ульев, но возле корзин все еще вилась куча пчел, и я упорно отгонял их — и от корзин, и от себя.

— Эстре, да оставь ты этих бедняг, — сказал Бардос, выбираясь из жаркого костюма. — Ну, подумаешь, ужалит тебя парочка. Не смертельно. Говорят, даже полезно.

Но у меня было другое мнение на этот счет, и я усердно фыркал дымом, хотя труха внутри едва-едва дымила — то ли почти прогорела, то ли почти потухла.

Когда мы наконец взялись за корзины и двинулись в обратный путь, я почувствовал себя победителем. Идти было тяжелее, чем в ту сторону, но приятнее: судя по весу корзин, меда в них было столько, что можно целый год есть. При взгляде на восковые наплывы текли слюнки. Соты были в основном закрытыми, но в некоторых местах все-таки стекали густые янтарные капли. Я такого даже на ярмарке не видел.

— Я гляжу, ты повеселел, — заметил Бардос.

— Может быть. Немного, — я пожал плечами и перехватился поудобнее. — Пожалуй, мне нравится такая работа. Совсем не то, что чистка печей и кидание угля.

— Чистка печей? — задумчиво протянул Бардос, словно бы что-то вспоминая. — А что? Отличная работенка. Люблю чистить печи: сразу чувствуешь, что пользу приносишь. Да и уголь кидать — неплохое занятие: машешь себе лопатой, а голова ничем не занята — думай, о чем хочешь. Лучше только косить: лезвие как следует наточишь, пару раз махнешь, чтоб рука привыкла да плечо разработалось, а потом все как по маслу. Травка шуршит, ковром к ногам стелется. Солнце греет, птицы поют — красота. Или вот еще белить али красить чего — тоже приятно.