Они ничего не сказали друг другу, просто пошли дальше плечом к плечу. С появлением Яна реальность сна стала более осмысленной, детализированной. Фаина брела уже не бесцельно и с изумлением рассматривала все, чего касался взгляд. Теперь она могла фокусироваться на окружающих вещах, элементах пейзажа, своих ощущениях. И вскоре поняла, что идет по бесконечной дороге сквозь кладбище. Без начала и без конца. Могилы, памятники, кресты, искусственные цветы, ржавые заборчики, овитые черными лентами венки с позолоченными буквами и цифрами. Вот странно, подумала Фаина и посмотрела на Яна, чтобы задать вопрос. Она хотела спросить, зачем они здесь, но не смогла.

Кто-то надрывно плакал далеко позади, но оборачиваться было нельзя. Фаина прислушивалась к эху, пытаясь определить, плачет женщина или мужчина? Спустя некоторое время Ян остановился и указал на одну из могил. Вместе они спустились с дороги и прошли к ней по узким проходам между ячейками.

– Это – я.

Фаина попробовала прочесть, но буквы на могильной плите были словно неизвестного ей языка, и в то же время такие знакомые. Она с трудом разобрала имя и возраст: Евгений, 25 лет. Остальное осталось набором символов, не поддающихся расшифровке.

– Тебя и правда похоронили? – произносить что-либо получалось медленно, заторможенно. Двигаться тоже.

– Ты не должна об этом знать.

– Но почему Евгений? Тебя же зовут Ян, я точно знаю.

– Ты ничего не знаешь, Фаина. Ничего.

Тут земля у нее из-под ног стала стремительно ускользать, а зрение ухватило последний образ, чтобы потом надолго задержать его в памяти: молодой парень опускает голову и поднимает ладони к лицу, словно хочет снять с себя слой кожи.

Фаина проснулась. В комнате было очень темно, будто все фонари на улице погасли. Ей снова казалось, что в комнате кто-то есть, причем довольно давно. Стоит и наблюдает, как она спит. С трудом она заставила себя подняться и, размахивая руками перед собой, по памяти прошла к двери, чтобы проверить, закрыта ли она. Дверь была заперта изнутри. Значит, никого тут быть не могло. Фаина включила настольную лампу, выпила воды и снова уснула без задних ног, забыв взглянуть на время.

Утром, стоя в очереди в душ и наблюдая за тем, как Ян не спеша умывается, чистит зубы и тщательно бреется у раковины, вытягивая лицо, Фаина уже с трудом могла вспомнить свой сон. Но смутные тревожные ощущения, которые он после себя оставил, подкрепленные внешним видом Яна воочию, не давали покоя, заставляли то и дело хмуриться и с тяжестью на душе вздыхать, ища успокоения и ни в чем его не находя. Нечто нехорошее трепетало внутри. И оно росло, пока Фаина рассматривала спину и затылок соседа.

В проборе его волос, как и в направлении их роста, таилось что-то благородное, отличающее от остальных парней, коих Фаине доводилось разглядывать. Никто не сумел бы сказать, что особенного в том, под каким углом и с какой плотностью волосы юноши покрывают кожу головы за аккуратными ушами, складываются в пряди от шеи до овального затылка. Никто не обратил бы внимания на такую мелочь, но не Фаина, которой не раз приходилось подолгу рассматривать вышеупомянутый затылок на протяжении долгого времени, проведенного ею в утренних очередях.

Ян вел себя невозмутимо, будто вчера ничего не произошло. Ни Фаину, ни кого-либо еще он так и не окинул своим таинственным темно-зеленым взором. Удостоиться его личного внимания было делом затруднительным. Вывести на эмоции – еще сложнее. Обычно Ян вел себя так, словно вокруг него ни души. Поначалу это раздражало, а потом стало ясно, что из подобной манеры поведения проистекает удобная возможность в любой момент наблюдать за ним и оставаться незамеченной. Просто потому, что ему до тебя нет дела.

После душа, чтобы избавиться от внезапной эмоциональной нестабильности, Фаина открыла свой псевдодневник. И тут ее осенило. Затаив дыхание, она позволила руке выводить слова. Из нее, наконец, вылилось все то тревожное, сладостное, пугающее и болезненное, что занозой сидело внутри нее с момента первой встречи с Яном. Откровение, освобождение, просветление, свобода, которую можно осязать. У этой свободы была шероховатость бумаги и приятный запах чернил.

Кожа твоя, медом гладким покрытая,

медью на скулах жестоких блестящая,

полупрозрачным текущая вниз янтарем

Зелень таинственная, приглушенная

грешного яблока переспелого

под звериным оскалом бровей твоих притаилась

Скошенная трава в густых сумерках,

золотистым сиянием припудренная —

вот глаза твои хищные

Вены твои аскаридные, пошлые