Шрифт:
– Удивительно, – говорит лампа, – как же можно не любить лампы? Они же светят!
– Ну… может, людям не нравится, когда светят…
Иду дальше, стараюсь свернуть туда, где поменьше людей, где никто не увидит нас с лампой. Мерцают деревья в темноте ночи, подсвеченные лампой, любуюсь переплетением ветвей. Кто-то спешит ко мне по дорожке, вот ведь черт, только хорошей драки мне сейчас не хватало…
– Позвольте… позвольте!
Взъерошенный парень наклоняется над лампой, подносит под абажур раскрытую тетрадь в толстом переплете, торопливо записывает. Мы с лампой ждем – терпеливо, трепетно, мы понимаем – здесь создается искусство, что-то новое, стихотворение какое-нибудь, нет, не стихотворение, – ноты, ноты, ноты, – мелодия…
– Спасибо! Спасибо! – он убегает в темноту ночи, я даже не успеваю ответить – не за что.
Иду дальше, и что вы думаете. Нет, я уже знаю, что если я пойду выгуливать свою судьбу, что-нибудь с нами обязательно да и случится, оно всегда что-нибудь да и случается. Но такого даже я не ожидал, даром, что на что только не насмотрелся. Бросается ко мне прилично одетая дама, хватает мою судьбу за поводок:
– Дайте… дайте мне! Срочно! Немедленно!
Вежливенько стараюсь объяснить, что это вообще-то моя судьба, и никому отдавать её не собираюсь. Мои возражения повисают в воздухе, понимаю, что крыть нечем, только разве что матом. А дамочка не унимается, прямо-таки в истерике бьется.
– Дайте! Дайте! Да как вам не стыдно, да у вас все есть, дом в три этажа, и гонорары бешеные получаете, и весь мир объездили, а я тут, как дура, пурхаюсь, вчера вон брошку сперли!
Терпеливо пытаюсь объяснить, что это никак не я спер её брошку, и уж никак не виноват – объяснения не прокатывают, дама рвет у меня из рук поводок. Что-то щелкает внутри, выпускаю поводок, киваю – пожалуйста, пожалуйста, да без проблем.
Судьба набрасывается на дамочку всей своей тяжестью, – смерть любимого дедушки, после которого мне остался дом, гибель невесты, тяжелая болезнь, во время которой понял, что надо что-то делать, что-то оставить после себя на земле, потом – стихи, стихи, стихи, странные, причудливые, ни о чем, слава, которую язык не поворачивается назвать славой, полнейшая неопределенность того, что будет дальше…
Дамочка отскакивает с визгом, проклинает меня на чем свет стоит, ну мужчина, ну предупреждать же надо, вообще нельзя такие судьбы выпускать, она кому-нибудь всю жизнь искалечит!
Хочу ответить – так не трогайте её, вот и не искалечит – не отвечаю, уже предчувствую очередной поток брани, у вас забыла спросить, что мне делать, чего не делать…
Идем с судьбой дальше, судьба ищет какие-то вехи, вехи, вехи, я так чувствую – нащупывает свой путь в пустоте…
А, ну да.
Без этого-то ни одна прогулка не обходится.
Шагаем мимо набережной, придерживаю Цзинь, проверяю намордник. На набережной стоят трое, уже замечаю перед каждым империю на поводке, у крайнего – без поводка, какой-то улун, улун, лунное что-то, что ли…
Осторожно спрашиваю, как всегда спрашиваю:
– Вечер добрый. Они у вас мирные?
– Что вы, мирные, мирные, – отмахивается хозяин.
Проходим мимо – и случается то, что должно случиться, этот-то Монгол-Улун с ревом и лязгом оружия обрушивается на мою Цзинь, и начинается – грохот, звон клинков, кровища рекой, тут же в бой бросается еще одна империя, с парусами фрегатов, с грохотом пушек, – щелкаю хлыстом, разгоняю, растаскиваю, бью хлыстом, кто-то визжит – не смейте трогать мою империю, кого-то огреваю хлыстом…
…нет, я уже даже не буду говорить – не берите черт знает какие империи и эпохи черт знает откуда, сами понимаете, чем это может кончиться. Это все бесполезно, ну надо людям непременно не мирную страну и эпоху, а что-то воинственное, лязгающее оружием, наводящее ужас, ну мучайся ты сам с этим чудовищем, другие-то почему страдать должны? Нет, непременно надо выпустить без поводка. Спасибо еще имперские бои не устраивают, не стравливают страны между собой, и то хорошо. Хотя кто их знает, может, и устраивают, от них чего угодно ожидать можно…
…идем с человеком домой, я веду человека, другие лампы смотрят настороженно, недоверчиво, кто-то уже прямым текстом заявляет, в наручниках надо выводить, он еще разобьет здесь кого-нибудь, вообще будет ужас-ужас. Ну да, конечно, люди только этим и занимаются, что бьют лампы, больше им делать нечего. Лампам, конечно, виднее.
Добираемся до дома, меня до сих пор поколачивает, нет, ну а что я хотела, можно подумать, хоть одна прогулка проходит без приключений. Что-нибудь да и не так, а то и вообще все. Нет, может, это есть где-нибудь, чтобы вот так человек с лампой прошел по улице и ничего не случилось – но только не у нас. Это в каком-то другом мире, может, в мире, где не лампы выгуливают людей, а люди выгуливают лампы, не знаю я…
Почему Китай…
А мне снится Китай.
Почему мне снится Китай, спрашиваю я.
Почему.
Это тем более странно, что я никогда не был в Китае, я не знаю, какой он – Китай, я не могу ничего знать про Китай. А ведь снится, – цветущие вишни, причудливые дворцы, чирикающие заросли бамбука, удивительные монеты с квадратными отверстиями, люди в нарядных одеждах, сидящие на циновках, и у каждого человека в руке веер, это если лето, и жара, а когда наступают зимние холода, в больших залах разводят очаги, и свет и тепло очагов не доходит до высоких потолков, где скапливается тьма, и люди рассказывают друг другу жуткие истории про чудовище, которое сидит там, в темноте под потолком и пьет тепло и свет.