Начиная с июльских боёв 1941 года и до последнего ранения, я прочно знал, что живым меня в плен не возьмут. Моё отношение к бывшим в плену не отличалось от официального. В плен, как мне внушали, сдавались только изменники родины. Правда, осенью 1944 года в моём мировоззрении на короткое время появилась маленькая трещинка. Вместо мотострелков нашей бригады к нам на танки посадили десантников из штрафного батальона, бывших офицеров, освобождённых из плена. Как они воевали! Почему-то среди них я не увидел ни одного изменника родины. Но идеология была мощнее фактов.

В забегаловке Алексей Гурин с усилием выдавливал слова из сердца. Они оглушили меня. Кажется, я даже не вспомнил своих десантников.

Когда началась война, Алексей работал фельдшером в сельской больнице. В украинское село вошли немцы. Он не успел и не мог позволить себе эвакуироваться. Совесть не позволила ему покинуть беспомощных больных. Кроме него, в больнице остались только санитарки.

Алексей не сгущал красок, рассказывая о чёрных днях немецкой оккупации. К страшным будням работы в больнице прибавилась ещё одна моральная обязанность. Немцы начали мобилизацию местных жителей на работу в Германии. Фельдшер Гурин стал выдавать фиктивные справки людям, якобы страдавшим туберкулёзом и другими хроническими заболеваниями. Несколько месяцев его деятельность оставалась не замеченной, даже, кажется, не вызывала подозрений. Может быть всё обошлось бы и дальше. Но законопослушный односельчанин донёс на него немцам. К счастью, другой односельчанин, бывший пациент, успел примчаться и предупредить Алексея, что его идут арестовывать.

Гурин сбежал и стал пробираться на восток, надеясь добраться до фронта.

Сейчас уже опубликовано достаточное количество рассказов о том, как люди пробирались на восток. Но в январе 1948 года на эту тему ещё не говорили. К счастью для Лёши, я очень четко представил себе описываемую им картину. У меня был свой опыт выхода из окружения.

Добраться до фронта Гурину не удалось. Но ему повезло. Он начал работать фельдшером в большом селе Сумской области. Вскоре он узнал, что невдалеке располагаются партизаны. С огромным трудом он связался с ними. Алексей объяснил, что может быть не только фельдшером. Он владеет оружием и постарается быть бойцом не хуже других. Его поблагодарили и велели оставаться на месте. Медиками отряд обеспечен. Бойцов хватает. А вот его помощь может оказаться бесценной, если он будет снабжать отряд лекарствами. Это было вовсе непросто. Он старался осуществлять всё с максимальной осторожностью. Но снова его выдали свои же украинцы. Немцы арестовали Гурина.

Здесь Алёша прервал рассказ и долго вертел по столу гранёный стакан.

— Знаешь, выяснилось, что я умею терпеть боль. Но это выяснилось позже. А тогда я очень хотел умереть.

Череда тюрем и лагерей. Через некоторое время Гурин попал в Бухенвальд. Я уже кое-что слышал о концентрационных лагерях, о лагерях уничтожения. Я видел Девятый форт в Каунасе в тот день, когда мы ворвались туда. Лёша почти не говорил о Бухенвальде. Упомянул только, что он возглавил там сопротивление.

Спустя пятнадцать лет я узнал, что в книгах, изданных в Австрии, Бельгии, Западной Германии, Италии, Нидерландах и Франции бывшие узники Бухенвальда с единодушным восхищением описывали героизм, ум и удивительные командирские качества Алексея Гурина. В Советском Союзе таких книг не было. А в забегаловке Алёша не обмолвился об этом.

— Понимаешь, — сказал он, — то, что ко мне приклеили прозвище «Трофейная команда», это пустячок в сравнении с пятью мучительными годами моей жизни. Год после войны я должен был доказывать, что я не верблюд. Но мне просто необходимо было высказать кому-нибудь, кто я есть. Самостоятельно. Не на допросе. Выбрал тебя с твоими ранениями и иконостасом. Ты коммунист. Но мне почему-то кажется, что ты меня не заложишь. Разумеется, никто не должен знать о нашей беседе. Эх, жаль, что мы не можем глотнуть ещё немного.

На следующий день в большой аудитории теоретического корпуса во время перерыва между двумя часами лекции, чтобы хоть немного согреться, мы играли в «жука». Один стоит, заложив руку за шею, вторую — за спину. Кто-то из ватаги стоящих сзади что есть силы бьёт тебя по руке. Ты должен устоять и отгадать, кто из бесстрастно глядящих жлобов, выставивших вперед кулаки с оттопыренным вверх большим пальцем, ударил тебя. Если отгадаешь, ударивший заменяет тебя, избиваемого.

В этот день Леша не участвовал в игре. Он сидел в первом ряду и писал, не снимая перчаток. Один из студентов произнес:

— Что-то «Трофейная команда» сегодня откололась.

Избиваемый в это время, я повернулся к однокурсникам.

— Слушайте меня внимательно. Лёша Гурин герой, в сравнении с которым все мы поцы. Если кто-нибудь когда-нибудь произнесет «Трофейная команда», он будет иметь дело со мной.

Ребята удивлёно замолчали. Всем был известен мой нрав и вес моей палки. Забавно, никто не задал мне вопроса и не попросил изложить подробности.

На выпускном вечере мы с Лёшей молча чокнулись рюмками. Потом это стало традицией, повторявшейся каждых пять лет на встречах нашего выпуска.

После окончания института Алексея Гурина направили врачом в Винницкую область. До меня доходили слухи о замечательном хирурге, а главное — о добром душевном докторе Гурине.

В начале шестидесятых годов Лёша перебрался в Киев. В первый же день он пришёл ко мне. Сначала мы молча чокнулись. Но прежде чем выпить свою рюмку, Алексей нарушил традицию и произнес тост:

— За тебя, за ямку, в которую я, как брадобрей царя Мидаса, смог выговорить свою тайну. За то, что ты, коммунист, поверил не официальным установкам, а мне.