Шрифт:
Ответила группа, стоявшая слева:
Старшие научныеС книгой неразлучные,И, конечно, зав. отделовС телом в креслах одряхлелым,И блюстители морали,Что всегда на пьедестале.Зал, за исключением упомянутых в частушке, расцвел улыбками. Упомянутые и их прозревшие или прозревающие супруги становились все более хмурыми.
Группа, стоявшая в центре, продолжила:
Для мыслительных процессов,Для научного прогрессаИм нужны пистончикиС секретаршей-Пончиком.В разных концах зала начали взрываться петарды смеха, весьма опасного в такой ситуации. Но попробуй, подави его.
— Прекратите хулиганство! — заорал секретарь партийного комитета, стоя в угрожающей позе у основания сцены. Тут же из первого ряда поднялась его жена с пылающими лоснящимися щеками, ухватила секретаря за полу серого пиджака и усадила рядом с собой.
Пончик профессора Хохлова невозмутимо наигрывала мелодию, очень естественно заполняя возникшую паузу. В эту мелодию каким-то образом органично вписалось «Сейчас же заткнись!» Это буквально прорычала супруга партийного вождя. Тут же запел хор в полном составе:
Ну, а мы для благ наукиЗдесь обречены на мукиЛичного общения,— пропели две правые группы,
Личного общения,— повторили две левые,
Плотного общения,— вступила центральная,
Но без облачения,— дружно, с подъемом спел хор Пончиков в полном составе.
Удачно сменяя друг друга, девушки продолжали:
Пряча стыд, без облаченья,Выносили униженья.Если же разоблаченьеУгрожает пониженьемИли даже увольненьем,Что ж, мы тоже виноваты,Что местами слабоваты.Но ведь надо нам когда-тоКончить прегрешения,Попросить прощениеИ во искуплениеОблачить признанье этоНе в доносы, а в куплеты.Пончики перестроились в сплошную дугу, из которой на два шага вперед выступила солистка, лаборантка старшего научного сотрудника из отдела фосфорорганических соединений:
Шеф мой смотрит без придирки,Как помыты мной пробирки,Потому что на кушеткеПрименяет он пипетку.Пароксизм хохота потряс зал. Словно эхо, в разных концах возникало слово «пипетка». Вероятно, Пончики рассчитывали на такую реакцию. Они мило улыбались, ожидая, когда наконец-то утихнет буря. Пончик профессора Хохлова наигрывала мелодию, заполняя паузу.
Сменились солистки. На авансцену вышла секретарша заведующего отделом особых ядохимикатов и жалобно пропела:
Повезло подружке все же.Ну, а я на тень похожа.Мой-то шеф страшнее черта.У него-то ведь реторта.Зал уже не смеялся, а ревел. Хозяева Пончиков в разных местах предприняли безуспешные попытки покинуть аудиторию. Но тут проявилось странное единодушие их супруг. Владельцы Пончиков, не готовые на ужесточение скандала, покорились своей несчастной судьбе.
На авансцену выступила аккордеонистка:
Лучше, девушки, не спорьте.Что пипетка? Что реторта?У … лишь фестончик,Но ему, вишь, нужен Пончик.Пауза в частушке была заглушена пронзительным визгом аккордеона. Фамилию нельзя было расслышать. Но глушение не явилось помехой для идентификации владельца фестончика.
Еще до того, как взорвался очередной раскат хохота, профессор Хохлов неуверенно прорыдал:
— Это хулиганство!
Тут же его маленькая сухонькая жена вкатила ему оглушительную оплеуху, сила которой не соответствовала размерам исполнителя.
— За что? — Услышали сидевшие рядом с профессором Хохловым.
Действительно, за что? За реакцию на частушку? За повод для нее? За фестончик? За годы неудовлетворенности? Или за то, что это стало достоянием гласности? За что?
Профессор Хохлов встал и сквозь неудержимый смех, бивший сильнее пощечины, сразу состарившийся, поникший, направился к выходу. Мадам Хохлова не последовала за ним.
Зато поднялся директор, платком вытирая взмокшую лысину. Именно в этот момент солисткой выступила его секретарша: