– Вмазать бы по прожекторам, по этим глазам циклопьим, – делились моряки своими мыслями.

В эти минуты они завидовали подводникам. Те-то, увидев опасность, на дно уйдут, там переждут, пока глубинные бомбы над головами рваться перестанут. А здесь где укрыться?

Командиры миноносцев, храня радиомолчание, напряженно всматривались в остров, поглядывали на часы, считали секунды.

Командующий Балтийским флотом адмирал Эссен получил сообщение, что дредноут «Зейдлиц», который рейдерствовал в Балтийском море, подорвался на мине и зашел в бухту острова на ремонт. Максимум, что сделают с ним – это откачают воду из трюмов и залатают пробоину пластырем. На днях дредноут должен покинуть остров и вернуться на основную базу в Киль, а этого допустить нельзя.

Адмирал приказал высыпать рядом с входом в бухту весь груз миноносцев. Они и так делали это с завидным постоянством, и с таким же постоянством германские тральщики каждый день чистили ее. Сейчас они с работой своей не управятся скоро.

В трюмах было сыро и темно, света небольших синих ламп и ручных фонарей не хватало, чтобы разогнать властвовавший здесь мрак. Руки дрожали от холода и от напряжения, от этой неопределенности, которая изматывала больше, чем тяжелая физическая работа.

Пузатые мины были уложены вдоль бортов на специальных подставках. Моряки ставили их на тележки, установленные на рельсах, проложенных по днищу миноносцев, подкатывали к минному аппарату и сбрасывали за борт через квадратные дыры в корме кораблей.

Сотни и сотни мин с плеском уходили под воду, погружались, минут на десять успокаиваясь на дне, а потом, когда растворялся сахар, освобождая якоря, они начинали распускаться, приходя в боевое состояние, и подниматься на поверхность. Якорные цепи не давали им всплыть. Они останавливались, когда до поверхности оставалось метра три, видимые, только когда море не волновалось, но оно волновалось здесь всегда.

Команды в основном были опытными, засеивали минные поля и под Кенигсбергом, и под Данцигом, и к Килю ходили. В таких походах они частенько попадали под обстрелы авиации, миноносцев, крейсеров и подводных лодок Кого-то смывало за борт волнами, поднятыми от близких разрывов, кто-то получал осколок. Как без этого? Возвращаясь на базу, приходилось пополнять команду необстрелянными новичками. У них-то и дрожали пальцы больше всего.

Стоило кому-то проявить нерасторопность, задеть миной за тележку так, чтобы послышался глухой металлический звук удара, как на него тут же шипели несколько человек.

– На небеса нас всех хочешь отправить, сволочь? – злились они сквозь зубы.

– Ой, – только и мог сказать в ответ провинившийся, холодел от мысли, что мина могла в любую секунду перейти в боевое положение, а взорвись она, корабль даже не расколется, а рассыплется на атомы, и пусть на каждом спасательный жилет, никто из экипажа не уцелеет. Они не раз видели, как миноносец наскакивает на сорванную волнами мину, поставленную здесь бог знает когда, ими ли, или кем-то другим. Он точно раздувается от огня, который прорывается одновременно в нескольких местах, с легкостью разрывая крепления между бронированными листами, будто это картон, расцветает красным, разбрасывая вокруг языки пламени. В темноте-то и не разглядишь изъеденный соленой водой корпус мины, покрытый приставшими водорослями.

– Тихо, – вновь цыкали на него, будто ветер может донести их голоса до берега.

Они слышали, как плещется за бортом вода, уже такая холодная, что, оказавшись в ней, протянешь не более часа.

Так хотелось домой, пусть не в теплые казармы, потому что на берег-то никого не пустят пока, но так приятно знать, что рядышком спит город…

Колчак точно чувствовал, когда надо заканчивать, как зверь чувствует еще далекую-далекую угрозу, когда нет еще ни опасных звуков, ни подозрительных запахов.

– Поднять сигнал к возвращению, – приказал он.

На «Новике» взметнулись пестрые флаги.

Миноносцы эскадры, почти уже опустошив свои трюмы, стали разворачиваться, заваливаясь на левые борта одновременно, синхронно, чуть вспенивая воду, затем включали турбины на полную мощность, быстро увеличивая скорость до максимума, до 35 узлов, удирая прочь от острова, как стайка зайцев, прознавших, что к ним крадется лиса. Корпуса дрожали от напряжения, турбины захлебывались мазутом, брызгали горячим маслом. Клубы пара, вырывавшиеся из труб, сносило ветром.

Остров озарился вспышкой, а через несколько секунд позади эскадры взметнулся огромный столб воды, когда в нее ушла стальная болванка, начиненная смертью весом почти в полтонны.

– Хрена, накось выкуси, – сквозь усы твердили бывалые моряки, сжимая зубами ленточки бескозырок и грозя острову сложенными фигой пальцами.

Новички шамкали губами беззвучно, произнося слова молитв.

– Да не богу молиться надо, а адмиралу нашему, – учили бывалые моряки новичков, – он здесь поважней бога, знать уж пора.

Глухой раскат добрался до миноносцев, а остров весь засверкал, затмив прожектора. За эскадрой поднялась стена воды, но германцы стреляли наобум, не видя миноносцев, совсем уж скрывшихся в тумане, а ведь любой из осколков, попади он в мину, бед наделает столько, что и целый снаряд. В зоне обстрела они будут еще минут двадцать, стрелять по ним – все равно, что по воробьям из пушки. Вероятность есть, но очень маленькая. Только зря снаряды растрачивать. Германцы, поняв тщетность своих усилий, прекратили стрельбу.