Шееру еще не доложили о повреждениях, но и визуального наблюдения было достаточно, чтобы понять – его эскадра понесла ощутимые потери. Едкий дым пропитал воздух, навис над кораблями, точно хотел укрыть их.

У него еще оставались какие-то надежды, но, когда ему стали докладывать о попаданиях, он понял, что повреждения настолько велики, что если он вступит в бой с русскими кораблями, то исход сражения предрешен заранее. Самое плохое заключалось в том, что многие корабли Открытого моря не могли теперь дать больше 12 узлов, а это значит, что, даже если он отправится домой, у русских будет достаточно времени, чтобы их догнать…

Гидроплан тяжело плюхнулся в воду, заскользил по ней, направляясь к авиаматке «Нарвал». Оттуда уже выдвинули кран, подцепили гидроплан, как только смогли до него достать, вырвали из воды и опустили на палубу, благо места на ней было сейчас непривычно много.

Пилот вылез из кабины, чуть покачиваясь, но не оттого, что палуба под его ногами ходила ходуном на волнах, а просто мышцы у него затекли и устали так сильно, что мечтал он только об одном – свалиться на что-нибудь, пусть даже не на мягкую кровать, а на что угодно, лишь бы поспать немного.

– С возвращением тебя, – обступили пилота товарищи.

– Спасибо, – кивнул он.

Они уже привыкли к тому, что боевые вылеты без потерь не обходятся, трагедий из этого не делали, ведь и о тебе, когда время придет, никто особо горевать не станет. С вещами же не вернувшихся из боя поступали так же, как и пираты – делили между собой на память, а особо ценные посылали родственникам погибших.

Моряки тыкали пальцами в рваные дыры на крыльях и бортах.

Пилот посмотрел на них.

– Да, отличный гидроплан, хрен его собьешь.

– Эссену уже доложили о проведенной операции, не верит достигнутому успеху, не верит, что мы «Гинденбурга» завалили.

– Ну пусть сам убедится, что его в строю больше нет. На дно сплавает, поищет его там. Я когда улетал, он уже носом клевал совсем, вода через надстройки переливалась.

– Забомбили его знатно. Эссен уже всем золотые горы наобещал по возвращении, ордена там и прочее.

Пилоты все еще не могли успокоиться, в крови была страшная концентрация адреналина, глаза сверкали, точно в них все еще можно было разглядеть отблески разрывов от германских пушек.

– Черт, как на посадку-то заходит, – сказал один из пилотов.

Приближающийся гидроплан мотало из стороны в сторону, как пьяного, хотя видимых повреждений было не видно. Возле самой воды он выровнялся, но его все равно скапотировало, и он перевернулся.

Пилот повис на ремнях безопасности, закачался как маятник. На крылья закапала кровь. Похоже, в крови была вся кабина. С авиаматки быстро спустили катер. Моряки подплыли к аэроплану, вытащили пилота, разрезав удерживающие его ремни. Он повалился им на руки, как тряпичная кукла. К аэроплану привязали трос и, пока он не пошел ко дну, стали медленно подтягивать к авиаматке.

Раненого подняли на борт, обхватили со всех сторон и поволокли в операционную.

Моряки на авиаматке все смотрели в небеса, на тот случай, если появится еще какой-нибудь гидроплан.

Они не напрасно ждали.

За гидропланом тянулся дымный шлейф. Огонь выбивался из-под кожуха двигателя, бросался на пилота, отступал, точно играл с ним. Каким-то чудом, несмотря на этот дым, застилавший все вокруг, на слезящиеся глаза, пилот посадил гидроплан почти возле авиаматки. В какой-то момент многим на ее борту показалось, что он врежется в корабль. Гидроплан окатила густая пенная струя из огнетушителя. Пилот весь вымок, он отплевывался пеной, когда выбрался из гидроплана, уже оказавшись на борту, морщился от неприятного вкуса во рту.

– Дайте что-нибудь пожевать, чтобы эту гадость перебить, – взмолился пилот.

Друзья протянули ему шоколад.

– Ты хоть свои бомбы-то успел сбросить? – спросили у него.

– Успел. Не с ними же возвращаться? – кусая шоколад, говорил пилот.

Шоколад крошился, падал на палубу, размазывался по его губам.

– Еле подлетел, в двигатель уже на обратном пути всадили. Все боялся промазать. Рыб потравил бы этой гадостью, – продолжал пилот.

– Точно, – смеялись другие авиаторы, – рыб ты бы потравил. Пусть германцы травятся.

Если за сбитый истребитель давали премиальных сто рублей, а за бомбардировщик – двести, то от мысли, какое вознаграждение будет за потопленный дредноут, можно с ума сойти. Ведь явно цифра окажется с несколькими нулями, может, и до конца дней хватит на безбедную жизнь. Но об этом как-то не думали еще, потому что потери были слишком велики, да и на этом их миссия еще не заканчивалась, а что там случится впереди с каждым из них, даже господу богу неведомо.