– Это не твоя вина. – Руки у Сирокко после стычки с Джином были абсолютно холодные.

– Я… послушай, мейстерзингер, – пропела Сирокко, – кому ты веришь, мне или Джину?

– По правде говоря, Ра-кии, у тебя такой вид, как будто ты что-то скрываешь.

Сирокко посасывала костяшку пальца, раздумывая, что делать. Мейстерзингер был уверен, что она лжет, но как много он уже узнал?

– Ты прав, – пропела она наконец. – У нас есть порошок силы, у него достаточно мощи, чтобы разрушить весь этот город. Мы владеем таким секретом разрушения, что мне стыдно даже намеком говорить об этом. С помощью этого оружия можно проделать такую дыру в вашем мире, через которую в холодное пространство вытечет весь воздух, которым вы дышите.

– Ничего лучшего нам и не надо, – пропел мейстерзингер. Он выглядел заинтересованным. – Этому порошку можно будет найти хорошее применение.

– Я не могу дать его тебе. У нас его нет с собой.

Мейстерзингер, очевидно, тщательно обдумал свою песню, прежде чем наконец опять запеть.

– Твой друг Джин сказал, что есть возможность изготовить это оружие. Мы хорошо разбираемся в дереве и в химии растительного происхождения.

– Наверное, он прав, – вздохнула Сирокко, но мы не можем передать вам этот секрет.

Мейстерзингер молчал.

– Мои личные чувства не имеют большого значения, – объясняла Сирокко. – Те, кто выше меня, наши мудрецы, сказали, что следует так поступать.

Мейстерзингер пожал плечами:

– Если ваши старейшины приказали это, то у тебя небольшой выбор.

– Я рада, что ты понимаешь это.

– Да, – он опять помолчал, старательно что-то обдумывая.

– Твой друг Джин не такой почтительный по отношению к старейшинам. Если я снова попрошу его, он может быть расскажет, что надо нам для победы.

У Сирокко замерло сердце, но она постаралась не подать виду, как на нее подействовало это предположение.

– Джин забывчивый. Он пережил тяжелые времена за время этого путешествия; мысли его разбрелись, но я напомнила ему о его долге.

– Я вижу. – Он опять задумался, предложив ей между тем стакан вина, который она с удовольствием выпила.

– Я думаю, что самостоятельно могу придумать метатель копий. Эластичный прут, концы связаны вместе ремнем.

– По правде говоря, я удивлена, что вы до сих пор не придумали этого. У вас много гораздо более сложных вещей.

– Мы делаем что-то вроде того, во что играют дети.

– Меня приводит в недоумение ваша война с ангелами. Почему вы сражаетесь?

– Потому что они ангелы, – насупившись ответил мейстерзингер.

– Только лишь по этой причине? На меня произвела впечатление ваша терпимость по отношению к другим видам. Вы не питаете враждебности ни ко мне, ни к моим друзьям, ни к цеппелинам, ни к йети в океане.

– Они ангелы, – повторил мейстерзингер.

– Вы не хотите жить на одной и той же земле?

– Ангелы будут не в состоянии выкармливать своих детенышей грудью Геи, если они покинут огромные башни. А мы не можем жить, цепляясь за стены.

– Следовательно, вы не конкурируете ни из-за земли, ни из-за еды. Может быть, причина в религии? Они почитают другую богиню?

Мейстерзингер рассмеялся. – Почитают? Ты странно выражаешься. У нас только одна богиня, даже для ангелов. Гее поклоняются все виды.

– Тогда я просто не понимаю. Можешь ты мне объяснить, почему вы воюете?

Военачальник мейстерзингер надолго задумался. Когда он наконец запел, то это была песня в минорном ключе.

– Из всех вещей, которые происходят в мире это то, о чем я больше всего хотел бы спросить Гею. То, что все мы должны умереть и вернуться в грязь, не встречает во мне ни чувства протеста, ни горечи. Мир совершает круговорот и ветры дуют когда дышит Гея – все это я понимаю. Что наступают времена, когда кто-то должен ходить голодным, или когда мощный Офион поглощается пылью, или холодный ветер с запада морозит нас, все эти вещи я воспринимаю, так как сомневаюсь, что смогу с этим что-либо поделать. У Геи есть много земель, о которых ей надо заботиться и время от времени ей надо обращать свой взгляд еще куда-нибудь.

– Когда огромные колонны, подпирающие небо начинают трещать, так, что содрогается земля и возникает страх, что мир распадется на части и будет повержен в пустоту, я не жалуюсь.

Но когда начинает дышать Гея, меня начинает переполнять ненависть, я уже не в состоянии рассуждать. Я веду свой народ в бой с ощущением, что это не моя дочь падает на землю рядом со мной, не моя. Она чужая мне, потому что небо заполнено ангелами и наступило время сражения. Только позже, когда уходит ярость, мы начинаем подсчитывать наши потери. Это потом мать находит свое дитя убитым в поле. Это потом я осознаю, что моя дочь, плоть от плоти моей ранена ангелами, но затоптана ногами своего собственного народа.