И тут у «заговорщиков» появился удобный случай. В 1931 году Тагер получил разрешение на временный выезд в Париж для лечения жены, которая потеряла зрение на оба глаза – в Советской России ей помочь не могли. В Париже жил и практиковал как адвокат брат Тагера, у которого они с женой и прожили восемь месяцев. По версии следствия, руководство антисоветской организации решило воспользоваться этой поездкой Тагера «для налаживания организационных связей с эмигрантскими кадетскими кругами». С этой целью то ли Муравьев, то ли Малянтович поручили ему встретиться с их бывшим коллегой по «политической защите» Маклаковым, а также, по некоторым версиям, с Н.В. Тесленко и А.Ф. Керенским.

«Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой» [35] .

Тагер подробно описывал эту встречу, состоявшуюся якобы в ноябре 1931 года, и содержание беседы с Маклаковым (довольно абстрактного характера). С Керенским он, по его словам, только перекинулся парой слов. Впрочем, в суде Тагер отказался от этих показаний и заявил, что все его рассказы о встречах в Париже выдуманы от начала до конца. Установить, имела ли место эта встреча, мне не удалось (если она и состоялась, в этом не было ничего удивительного – хотя Тагер принадлежал к следующему поколению и не был близко знаком с Маклаковым, последний был легендарной личностью в адвокатских кругах).

По возвращении в Москву в 1932 году Тагер, по версии следствия, доложил руководству о результатах своей поездки. С Маклаковым они якобы договорились, что связь между организацией и «парижским центром» будет дальше осуществляться через М.Л. Мандельштама, который, бежав после революции за границу, прожил несколько лет в Париже, а в 1928 г. вернулся в Москву (при этом следствие ни разу не поинтересовалось у Мандельштама вопросом о поддержании им этой связи, зато сам он рассказал на допросе, что в Париже Маклаков его «бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю» [36] .

Чем после этого занималась организация – неясно, но в октябре 1936 года Малянтович якобы собрал руководство на квартире у Долматовского и «сообщил о полученной им из меньшевистских центров директиве о необходимости перехода к террору против руководителей партии и правительства. Директива была одобрена, но решено было передать ее на обсуждение ячеек организации» (эта формулировка повторяется практически дословно в нескольких протоколах допросов и очных ставок). Большинству никаких конкретных действий по подготовке террористических актов не вменяли; как и от кого Малянтович получил соответствующие указания, следствие выяснить не пыталось ни у него самого, ни у других.

Зато следствие предпринимало попытки связать организацию с «правыми» в руководстве страны: в показаниях нескольких обвиняемых есть сообщения о том, что у Малянтовича были доверительные личные отношения с М.П. Томским [37] , который был когда-то его подзащитным и поэтому передавал Малянтовичу некие закрытые сведения о положении в стране, которые тот неизвестным образом использовал для планирования антисоветской работы своей организации.

Кроме того, почти всех пытались обвинить, а некоторых и официально обвинили в шпионаже – как видно из дела А.Э. Вормса, это было несложно, так как практически все «старые» адвокаты, получившие дореволюционное образование (а кое-кто, как Долматовский, поучился и за границей), в тот или иной момент общались с иностранцами – именно к ним обращались различные посольства и концессионные предприятия за юридическими консультациями или при необходимости представления интересов иностранных граждан и компаний в советских судах. Например, А.М. Винавер сообщил на допросе:

«О всех более или менее значительных событиях и фактах из области права, экономики и политики секретного характера члены нашей организации сообщали Вавину [38] для пересылки за границу. В 1936 году Трайнин передал Вавину подробные сведения о работе и взаимоотношениях между Прокуратурой СССР, а Тагер передал о работе Н.К.Ю. Вопрос этот имел большое значение последние два года и привлекал внимание зарубежных кругов, расценивавших положение и политику Наркомюста как известный барометр политической жизни в СССР: проводится ли в жизнь Конституция СССР и, если проводится, то как именно. Информацией по этим вопросам, в антисоветском, конечно, освещении, мы и снабжали Вавина, который передавал Шретеру [39] для пересылки парижскому центру. Передавали мы сведения о работе правительственной комиссии по подготовке указанных в Конституции СССР пяти общественных кодексов. Передал я не подлежащую оглашению директиву высших советских органов об увольнении из всех государственных издательств СССР бывших членов антисоветских партий (кадеты, меньшевики, эсеры). Трайнин передал сведения о работе Всесоюзной Правовой Академии, о работе Верховного Суда РСФСР, о состоянии и деятельности советских судов. В частности, им были переданы полученные в Прокуратуре СССР секретные данные о количестве политических дел, рассмотренных в судах СССР, о подготовляющихся политических процессах» [40] .

По большому счету не играло никакой роли, вменялись ли обвиняемым такие пугающие преступления, как подготовка террористических актов и шпионаж, или нет. В подавляющем большинстве случаев самого их «участия» в деятельности организации и вербовке новых членов было достаточно для смертного приговора. Всех судила Военная коллегия Верховного Суда «с применением закона от 1.XII-34», принятого в день убийства Кирова постановления ВЦИК, согласно которому судебное разбирательство по «антисоветским» делам проходило в закрытом режиме и без участия сторон, а приговор не подлежал обжалованию и приводился в исполнение немедленно (обычно в тот же день). Большинство ключевых обвиняемых были расстреляны с апреля 1938-го по апрель 1939 года. 73-летний Мандельштам умер в тюрьме в феврале 1939 года, когда уже было готово, но еще не было подписано обвинительное заключение. Винавер получил 8 лет лагерей (и прожил два с половиной года после досрочного освобождения), а Владимир Николаевич Малянтович (брат Павла Николаевича) – 15. Как мне удалось выяснить, он умер в Воркутлаге только в 1947 году, 76-летним. Вероятно, последним по делу был расстрелян арестованный одним из первых Павел Николаевич Малянтович, проведя в московских тюрьмах больше двух лет.