– Но не от Эмили, – подметила я, чтобы заполнить паузу.

– Эмили… – Когда Джеймсон произнес это имя, что-то в его тоне переменилось. – Эмили больше всего на свете любила веселиться. У нее были проблемы с сердцем – врожденное заболевание. И родители всегда и от всего ее защищали – пожалуй, даже слишком усердно. Когда ей было тринадцать, ей сделали операцию, и после этого она хотела одного – жить.

Не выживать. Не держаться на плаву. А жить. Мне вспомнился ее смех на фотографии – это свободное, беспечное, немного лукавое выражение лица, точно она уже тогда знала, что спустя время мы все будем смотреть на этот снимок. На нее.

А потом на память пришло описание, которое Скай дала Джеймсону: человек, который «вечно чего-нибудь жаждет».

– А с ней ты на машине тоже катался? – спросила я. Если бы эти слова можно было забрать обратно, я бы это сделала, но вопрос, увы, прозвучал – и повис между нами.

– Чего мы с Эмили только не делали, – ответил Джеймсон таким голосом, точно каждое слово давалось ему с невообразимым трудом. – Мы с ней были точно один человек, – сказал он, а потом поправился: – Точнее, мне так казалось.

Я подумала о характеристике, которую брату дал Грэйсон: «Большой охотник до чувств. Боль. Страх. Радость. Не важно». Интересно, что из этого он испытывал рядом с Эмили?

– А что с ней случилось? – спросила я. Поиск в Интернете ответов не принес. Но по рассказу Теи сложилось такое впечатление, что Хоторны замешаны в случившемся, что Эмили погибла из-за того, что часто бывала в их Доме. – Где она жила? В Вэйбек-Коттедже?

Джеймсон пропустил мой второй вопрос мимо ушей и ответил лишь на первый:

– С ней случился Грэйсон.

Стоило мне лишь раз произнести имя Эмили в присутствии Грэйсона, и сразу стало понятно, как важна она была для него. При этом Джеймсон выставил все так, будто это именно он с ней встречался. Чего мы с Эмили только не делали.

– Что это значит – «случился Грэйсон»? – спросила я. И обернулась. Орена видно не было.

– Давай сыграем в игру, – мрачно предложил Джеймсон. Мы пошли в гору, и он заметно прибавил шаг. – Я тебе расскажу три факта о себе: один правдивый и два ложных, а ты попробуешь угадать, где какой.

– А разве обычно делают не наоборот: два правдивых факта и всего одна ложь? – уточнила я. Может, я и пропустила чересчур много вечеринок в своей жизни, но не с луны же свалилась, в конце концов.

– Велика радость – играть по чужим правилам, – парировал Джеймсон. Он посмотрел на меня как человек, ожидающий понимания.

Понимания. От меня.

– Факт первый, – начал он. – Я знал содержание дедушкиного завещания задолго до того, как ты у нас объявилась. Факт второй: это я подослал Грэйсона, чтобы он тебя поторопил.

Мы добрались до вершины холма, и я увидела вдалеке дом – Вэйбек-Коттедж. И мост, отделявший нас от него.

– Факт третий, – объявил Джеймсон и на мгновение замер, будто статуя. – Эмили Лафлин погибла на моих глазах.

Играть в игру Джеймсона я не стала – угадывать, какой из названных им фактов правдив. Но предательский ком, вставший у него в горле, когда он произносил последние слова, говорил сам за себя.

Эмили Лафлин погибла на моих глазах.

По этой фразе невозможно было понять, что же произошло. Она не объясняла значения загадочных слов – «с ней случился Грэйсон».

– Может, лучше на мост переключимся, а, Наследница? – предложил Джеймсон, избавляя меня от необходимости угадывать правильный факт. Кажется, он и не хотел, чтобы я это делала.

Я сосредоточилась на пейзаже, раскинувшемся перед нами. Живописный, ничего не скажешь. Деревья тут росли не так густо и потому не заслоняли лунный свет. Я разглядела арку моста, перекинувшегося через ручей, но самой воды под ним видно не было. Мост был деревянный, с перилами ручной – и, судя по всему, очень тщательной – отделки.

– Твой дедушка сам его построил?

Пускай я ни разу не встречалась с Тобиасом Хоторном, мне вдруг стало казаться, что я его знаю. Он был повсюду – в каждой детали этой головоломки, в доме, во внуках.

– Не знаю, он ли построил этот мост, – сказал Джеймсон, и на его губах заиграла улыбка, которой позавидовал бы и Чеширской кот, а зубы замерцали в лунном свете. – Но если наши догадки верны, то он наверняка что-нибудь в него встроил.

Стоило отдать Джеймсону должное: в искусстве притворства ему не было равных. Он вел себя так, будто я не спрашивала его об Эмили, а он сам не признался в том, что она умерла у него на глазах.