– А поближе не было? – недовольно пробурчал Калагун.

– Будет и поближе, до утра времени достаточно, – оптимистично пообещала я.

– Если мы с тобой на этом тарантасе до утра доездим, – не менее оптимистично проворчал Калугин, добавил под нос нечто ну очень матюгучее, и заслуженный отечественный тарантас понимающе чихнул, дернулся и кряхтя поехал.

Оптимизм – штука заразительная, чтобы не сказать заразная, и аукнулся он нам на первом перекрестке. На том самом, крайне невезучем, где две недели назад мы едва не вляпались в автец с криминальными разборками. Помните, когда «тойота» с «мерседесом» грузовик не поделили? Сегодня роль возмутителя спокойствия исполнял до неприличия раскормленный инспектор дорожного движения, этакий потешный Винни-Пух с полосатым жезлом, которому не иначе как со скуки приспичило поиграть в регулировщика. При работающем светофоре, поспешу заметить. Массовик-затейник развлекался в строгом соответствии со служебным положением, водители спецфического юмора не понимали; как и следовало ожидать, со всех сторон неотвратимо нарастали пробки. Было ясно – застряли мы надолго.

Калугин кипел, как радиатор. Для справки: у нас матом не ругаются – у нас им разговаривают. Лешка в выражопованиях не стеснялся, я в основном молчала, занятая переводом с разговорного на мал-мала приемлемый. Среди знакомых слов изредка попадались русские и почти приличные.

Интересно, к чему он это всё?

Калугин выражался:

– И каким же их таким неприличным органом мастрячат, спрашивается, – многосложно кипятился Лешка, – расплодили сволочей, слово нехорошее, только и умеют, слово еще хуже, что заторы создавать и штрафами обкладывать, слово хуже прежнего… Знаешь, как у шоферюг гаишник называется?

Я знала, но молчала.

– Правильно, мастер машинного доения, – поддерживал разговор Калугин. – А если два гаишника? Стало быть, бригада машинного доения. А три? Точно, три гада машинного доения, чтоб их всех, слово хуже некуда… А почему долбанных гаишников в гребаных гибэдэдэшников переименовали, знаешь?

Я догадывалась, но всё равно молчала.

– Правильно опять-таки, слово еще хуже, чем даже хуже некуда, – без знаков препинания продолжал Калугин, – это чтобы самый распоследний чайник уяснил, как по жизни мусора службу понимают. А они ее конкретно понимают: гони инспектору бабки, двигай дальше, понял! А не понял – всё равно плати… всем плати, за всё плати, а если что останется, тебе же самому на сдачу в рожу плюнут. Скажи еще, что нет!

Я пока молчала.

– Ну что за жизнь такая! – самозабвенно клокотал Калугин. – Докатились: иногда и рад бы заплатить – хрен ты с ним, было б дело, а безделица приложится, да толку что с того! Вон в гараже наш гарантийный «форд» ни фига отремонтировать не могут, казенных запчастей даже за собственные деньги не допросишься, слесарюги до того допились, что их не разговором – их уже рублем не прошибешь. Пока не протрезвеют, будем мы на этой развалюхе париться, если раньше вместе с ней на гайки не того… Кстати, Янка, говорят, ты в тачках разбираешься? Угадай с трех раз, почему наш тарантас без продыху чихает: что по-твоему – трамблер? свечи? карбюратор?

Я всё еще молчала.

– Тоже верно, ни в жизнь не догадаешься, – охотно согласился Лешка. – Какие там свечи с карбюратором, когда сменщику, так его растак перетак в разэдак, бензином было лень вовремя заправиться! Он, простой такой, без спросу канистру в бак залил, редиска нехорошая, нашустрил в подсобке. А там же не бензин – та канистра с «форда», а «фордешники» – они же дизеля у нас, на соляре ездят. Человек реальности не видит, а ты мне что-то про свечи говоришь…

Я до сих пор молчала.

– А еще жена сегодня приезжает, мать ее ети, прамама ее йети, – от души пожаловался он. – Представляешь, тещу из деревни в подарок мне везет навеки поселиться! Запудрили мне мозги – погостить, мол, погостить, а тут вдруг выясняется, что мамаша уже тихой сапой дом свой продала, будь она неладна. Всё, ни в туды и ни в сюды, кругом одна засада. Янка, женись на сироте! Вместе с тещей жить – врагу не пожелаешь, ты хотя бы на Эдичку, на Хазарова нашего взгляни – до чего его жена с тещей умудохали. Знаешь же, что бабы с мужиками делают…

Еще бы мне не знать. Ну сами посудите.

Молчать мне надоело.

– Лешенька, словцо ты неприличное, еще раз неприличное и снова неприличное! Ты сегодня что – кактусом позавтракал? – не выдержала я. – Ну ты зарядил!.. Менты тебя достали? Так всех они достали, давным-давно достали, но это же не повод. Сменщик олух, машина барахлит, всё равно не повод – не вчера родились, не в первый раз живем, незачем по пустякам матомной энергией на меня плеваться. Супруга приезжает? Это – да, допустим, это повод, а теща, предположим, даже на причину тянет, признаю, причем на уважительную. Согласна, но я-то здесь при чем – я ж тебе не теща!!

– Жалко, что не теща – на такую тещу я бы и жену с доплатой поменял. А вообще-то это я для профилактики, чтобы жить не так обидно было… Не сердись, ты ведь понимаешь, ты ж свой парень, Янка, – отвалил мне комплиментище Калугин.

Спасибочки.

– Понятно, что не твой… Короче, Лешенька, к чему ты это всё, кроме профилактики? Колись давай, чего тебе из-под меня такого исключительного надо, многосложный мой? – спросила я, сиречь «свой парень Янка».

– Так я же говорю – вилы мне, короче, ситуевина-то у меня какая: машину надо на вокзал сгонять, баб я должен встретить, поезд около полуночи придет. Янка, удружи, я по-быстрому – туда-сюда, за часок управлюсь. Я и Рудасу легонько намекнул, он в принципе не против – мол, если ты отпустишь…