Илларион Варсанофьевич, дав юному гению какое-то время насладиться рекламным анонсом, какого далеко не все удостаиваются, принялся расспрашивать его о жизни, о работе, о том, кто он и что он? Чуть успокоившись после неожиданного шума и гвалта, от которого у Акима некоторое время еще гудела голова, теперь он был в состоянии слышать собеседника и даже отвечать на его вопросы. Мало-помалу завязалась и наладилась беседа. Начав говорить сбивчиво и робко, Востроносов затем освоился, постепенно осмелел и повел рассказ живо и даже интересно.

Кавалергардов радовался и утверждался во мнении, что парень и в общении не ударит в грязь лицом. Про себя прикинул: а его можно будет показать кой-кому из знакомых и даже влиятельных лиц. Кавалергардову не терпелось козырнуть тем, что он открыл гения.

Из разговора выяснилось, что Аким Востроносов после окончания школы некоторое время работал почтальоном в родной Ивановке, близко узнал многих ее жителей, присматривался к их жизни, потом учился в областном педагогическом институте на литературном факультете. Повесть начал писать еще прошлой осенью, но особенно хорошо она шла зимними долгими вечерами. А мысли о ней крутились в голове еще с того времени, когда учился всего лишь на втором курсе. Тогда первый раз попробовал, но бросил, видимо, не вызрела мысль, не отстоялись еще наблюдения. Со временем замысел повести стал буквально преследовать, от него некуда было деться, и наступил такой момент, когда другого выхода не осталось, как только сесть и выложить все на бумагу.

– Не мог не писать, - признался Аким.

Услышав такое признание, и закаленный Кавалергардов невольно расчувствовался, порывисто прижал молодого гения к своей могучей груди и даже поцеловал.

Кавалергардов умчал юного гения на свою дачу с умыслом. Вечерком он решил созвать соседей, в основном писателей, и представить им Акима. Знакомство будет во всех отношениях полезным для будущей судьбы гениальной повести и для репутации журнала. Разнесется слух о новом необычном произведении, ничто так не действует на мнение, как молва.

Пока на даче шли приготовления к вечерней встрече, Акиму была предоставлена возможность отдохнуть. После пережитых волнений он даже вздремнул часика два. Заснул так крепко, что Иллариону Варсанофьевичу пришлось трясти Акима.

– Пора, братец, пора. Поднимайся!

– А, что?
– вскочил Аким, не соображая в первый момент, где он и что с ним.

– Пойдем, пойдем, хватит дрыхнуть, ненароком можно и царство небесное проспать.

– Куда, зачем?
– все еще недоумевал юный гений.

– Там кое-кто из писательской братии дожидается.

– Как же я, - растерянно оглядывая себя - жалкая тенниска и брюки были безобразно измяты, - в таком виде?

– Это, братец, неважно. Что вид, вид ерунда, дело поправимое, важен ты сам.

Кавалергардов тянул Акима, наставляя:

– Ты, главное, не тушуйся, сделаешь что не так, не обращай внимания, увидишь, как делают другие, поправишься. Ты человек наблюдательный, быстренько все схватишь.

– Вот, знакомьтесь - Аким Востроносов, - громко объявил Илларион Варсанофьевич, представляя гостям стоящего рядом юношу, и продолжал: Запомните это имя, скоро его узнает весь читающий мир. Да, да, весь читающий мир. Следующий номер "Восхода" мы открываем его повестью "Наше время". Смотрите не проморгайте. Проморгаете, локти кусать будете.

Акима усадили на самое почетное место по правую руку от хозяина. За столом сидело не менее десятка гостей, среди них кое-кто показался Акиму даже знакомым, хотя он и видел всех в первый раз.

Закусывая, Востроносов робко поглядывал на гостей. Особенно знакомым ему показался мужчина средних лет с нависавшим на лоб чубом и тяжелым подбородком. Видеть он его раньше не видел, но человек этот казался знакомым. С трудом Аким припомнил, что, кажется, именно этот человек вел популярную телепередачу "Слово и жизнь", которую он старался не пропускать. Рядом с ним сидела женщина с испитым бледным лицом, затянутая вся в черное, черноволосая, с нависавшей до самых глаз ровно подстриженной челкой.

Перехватив взгляд Востроносова, перескакивавший с одного лица на другое, Кавалергардов спохватился:

– Прости, дружок, тебя-то я всем отрекомендовал, а тебе никого не представил. Моя оплошность, сейчас исправлюсь. Хотя вскоре ты их не только в лицо будешь знать, а непременно сойдешься близко. Своя братия. Итак, вот этот, чубатый, Коренников, часто по телевизору красуется. Кстати, Захар, ты Акима запланируй в одну из своих передач. В ближайшую. Не откладывай надолго.

– В ближайшую при всем желании не получится, - возразил Коренников, телевидение - это такая махина, не вдруг раскачаешь. Летние передачи по зиме записываем, зимние - жарким летом. Но помнить буду, раз ты рекомендуешь.

– А по-моему, таскать по телевидению, по экранам, по разным выступлениям - это только портить молодой талант, - вступила в разговор женщина в черном, едва приоткрывая тонкогубый большой рот.

– Ну это ты, матушка Зоинька, зря. Перед тобой не талант, а гений, опять не согласился хозяин стола.
– Имеющий уши да слышит - гений! Согласен, во всем нужна мера, но слава гению не помеха.

– И гению надо работать, - стояла на своем Зоинька.
– Гении - это волы, сказано не нами, но справедливо.