Кальканьи часто начинал примечание словами «Он говорил мне» («Mi disse»), но в одном случае употребляет выражение «Он говорит» («dice»), тем самым указывая, что, когда он это писал, Микеланджело был еще жив [18] . Последний комментарий, очевидно, был внесен уже после смерти мастера. Это примечание помещено на полях фрагмента, где описываются недуги престарелого художника: «Вот уже несколько лет он страдает от болезненного мочеиспускания». Это недомогание, говорится дальше в тексте, непременно обернулось бы камнями в почках, если бы его не исцелили «внимательность и усердие» друга, знаменитого хирурга и анатома по имени Реальдо Коломбо (ок. 1516–1559). В примечании весьма неразборчиво значится: «Pietra errore. Chiarito nella morte» («Камень ошибка. Ясно после смерти») [19] . Комментарий слишком краток, чтобы можно было сделать недвусмысленный вывод, в чем заключалась ошибка: в предположении, что Микеланджело излечили от камней, тогда как на самом деле лечение не помогло, или в том, что, определив болезнь как камни в почках, ему поставили неверный диагноз. Тем не менее, судя по этой записи, Микеланджело, на протяжении долгих лет вскрывший немало тел, чтобы исследовать кости и мышцы, иногда в компании с Реальдо Коломбо, сам был подвергнут аутопсии между кончиной и первым, римским погребением.

Едва ли найдутся исторические свидетельства, доказывающие, что какие-либо таланты, кроме разве склонности к эксцентричности, Микеланджело мог унаследовать от предков. По большей части Буонарроти были вполне посредственны. Впрочем, они могли похвастаться уже наличием фамилии, что в Италии XV–XVI веков служило признаком довольно высокого статуса; многие люди называли себя просто «по отчеству», например Джованни ди Паоло, что дословно означало «Иоанн, сын Павла», каковое имя на самом деле носил один сиенский художник. В различных документах Микеланджело и его родственники весьма произвольно именовались «Буонарроти», «Симони» или «Буонарроти Симони» (тогда как самого художника по временам величали просто «Микеланджело ди Лодовико» – Микеланджело, сын Лодовико). [20]

Вопрос о том, как же себя величать, весьма озадачивал художника, интересовавшегося семейной историей. В одном из писем он объяснял племяннику Лионардо, что читал средневековую флорентийскую хронику и обнаружил там упоминания различных потенциальных предков, именовавших себя «Буонаррото Симони», «Симоне Буонарроти» и «Микеле ди Буонаррото Симони». «Поэтому мне сдается, – заключал он, – что ты должен подписываться Лионардо ди Буонаррото Буонарроти Симони» [21] [22] .

Вопрос о том, какое же семейное имя избрать, казался художнику столь животрепещущим, поскольку был связан с другим, более прозаическим – о социальном статусе. Возвращаясь полтора года спустя к проблеме выбора имени, он велел племяннику – не в первый раз – передать старому флорентийскому другу и союзнику Джован Франческо Фаттуччи, чтобы тот перестал надписывать письма «Микеланьоло, скульптору», «потому что здесь меня знают только как Микеланьоло Буонарроти» [23] . Он всегда предпочитал слыть не живописцем, а ваятелем, но в преклонном возрасте вовсе не желал, чтобы его знали по какому-либо роду деятельности. К этому времени Микеланджело, которому уже исполнилось семьдесят, убедил себя, что он – скорее аристократ, нежели художник, – аристократ, создающий произведения искусства в дар друзьям и, против воли, в угоду великим правителям: «Я никогда не был ни живописцем, ни скульптором, как те, кто держит для этого мастерскую. Я всегда этого остерегался ради чести моего отца и моих братьев, хотя и служил троим папам; но это было вынужденно. И это все» [24] [25] .

Годам к сорока пяти Микеланджело твердо уверился, что Буонарроти происходят от графини Матильды Тосканской (1046–1115). Это выглядело примерно так, как если бы англичанин эпохи Тюдоров возводил свою родословную к Вильгельму Завоевателю. Числить среди своих предков «la grande Contessa», как принято было ее величать, означало гордиться самой что ни на есть голубой кровью в Тоскане [26] [27] .

Почти всю свою жизнь Микеланджело пытался восстановить утраченные благосостояние и могущество своей семьи – как он считал, полагающиеся ей по праву. Однако парадокс заключался в том, что его ближайшие родственники не вызывали у него ничего, кроме грусти и разочарования. «Я всегда все делал для возрождения нашего дома, – сетовал он в очередном письме к племяннику, – но у меня не было братьев, которые стремились бы к тому же» [28] .

Хотя, подобно многим людям, увлеченным поисками своих генеалогических корней, семейство Буонарроти полагало, что состоит в родстве с аристократами, историческая реальность оказалась куда более скучной и приземленной [29] . В детстве он наблюдал, как его семейство переживает упадок и, как сказали бы в Англии, пытается изо всех сил скрыть свою бедность за благородным фасадом. За предшествовавшие два столетия они медленно поднялись несколько выше среднего статуса, но затем, за два поколения до рождения Микеланджело, снова начали беднеть и утрачивать влияние.

На самом деле по своему происхождению Буонарроти относились к popolo – постепенно приобретающему вес среднему классу коммерсантов, который в конце XIII века потеснил у власти земельную феодальную аристократию. Подобно многим добившимся успеха флорентийцам, первые Буонарроти были торговцами сукном и менялами. Во Флорентийской республике, основанной в 1282 году, они исполняли должности приоров – наиболее могущественных чиновников, сменявшихся каждые два месяца, а в течение XIV века занимали другие почетные посты в городском правительстве и крупнейших цехах. Именно получив подобные должности, флорентийцы подтверждали свой социальный статус.

Расцвет семейства, по крайней мере до появления Микеланджело, пришелся на карьеру Буонаррота ди Симоне (1355–1405), торговца шерстью и менялы. Он занимал целый ряд весьма почетных должностей и предоставил Флорентийской республике немалую сумму денег для военной кампании против Милана в 1395 году. В этот момент не столь уж глубокая пропасть отделяла Буонарроти от другого набирающего силу клана – Медичи.

Однако в следующем поколении начался упадок. Старший сын Буонаррота Симоне (1374–1428) также занимал важные посты в правительстве Флоренции, но одновременно выступал ответчиком в весьма странном судебном деле. 1 ноября 1420 года некий Антонио ди Франческо Рустичи сидел с другом на скамейке возле дома последнего, как вдруг Симоне де Буонаррота ди Буонарроти Симони подбежал к ним и бросил в голову Антонио кирпичом [30] . «Уж и в толк не возьму, почему он на меня напал», – признался Антонио в своем дневнике, ricordo. Как бы то ни было, он явно не обрадовался такому поступку. 5 декабря Антонио отправился в приемную подеста, облеченного высшей исполнительной и судебной властью, с жалобой на обидчика. Суд принял сторону потерпевшего.