Мужчина положил натруженную ладонь на руку жены:

– Ну же, Минни. Имей веру. Господь ниспошлет нам ответ.

Он повернулся ко мне:

– Десять дней назад, когда на дворе бесилась такая вьюга, что нормальный человек и носа из дома не высунет, Адам пропал. Я в последнее время держал сына в мастерской, чтобы не спускать с него глаз, но он стал проворным, как обезьяна, и стоило мне отвернуться, как он отпер дверь, выскользнул на улицу – и поминай как звали. Где мы только не искали его! Но так и не нашли. А вечером того же дня к нам заявился чиновник от епископа Боннера и сообщил, что Адама нашли стоящим на коленях прямо в снегу перед Крестом Благовествующим во дворе собора Святого Павла и умоляющим Всевышнего послать ему знак, что он спасен и будет вместе с другими избранными допущен в райские кущи. Он кричал, что близится конец света, молил Господа и Иисуса Христа не низвергать его в геенну огненную в день Страшного суда.

Минни не выдержала и разрыдалась, ее муж умолк. Было видно, что его тоже переполняют эмоции. Глубину страданий этих простых людей было невозможно измерить, а то, что сотворил их сын, являлось чрезвычайно опасным. В собор Святого Павла допускались только священнослужители. Религиозная доктрина короля состояла в том, что sola fide, «только вера», не способна обеспечить человеку царствие небесное. Даже теория о разделении человечества на спасенных и проклятых была менее ортодоксальной.

Я посмотрел на Мифона. Тот сидел с хмурым видом и задумчиво перебирал пальцами густые волосы на макушке.

– Когда же Адам предстал перед Тайным советом? – Я мягко попытался вернуть Дэниела Кайта к нашему делу.

– Да-да, – спохватился тот. – Его привезли туда из епископской тюрьмы. Вызвали и меня. Я приехал во дворец на Уайтхолл. Там, в большой комнате с пышным убранством, за столом сидели четверо мужчин в богатых одеждах. – Голос Дэниела дрогнул, на лбу выступили капельки пота. – Там был Адам, закованный в цепи, а с ним – тюремщик. – Он бросил взгляд на своего викария. – Преподобный Мифон тоже пришел туда, но ему не дали говорить.

– Они бы не стали меня слушать, – сказал Мифон и добавил с презрительной гримасой: – Да я на это и не рассчитывал.

Мысленно согласившись с преподобным, я спросил:

– Кто были те люди?

– В белых одеждах сидел архиепископ Кранмер. Я видел его, когда он служил мессу в соборе Святого Павла. Рядом еще один церковник, крупный мужчина злого вида, с каштановыми волосами. Одежды двух других, как мне помнится, были отделаны мехами и драгоценными каменьями. Один был маленьким, с пронзительным голосом, у другого – длинная бурая борода и худое лицо.

Я медленно кивнул. Маленьким бледным человечком, вероятно, был сэр Ричард Рич, бывший протеже Томаса Кромвеля, злобный двурушник, который после падения Кромвеля сразу же переметнулся в стан консерваторов. Второй по описанию напоминал лорда Хартфорда, брата последней королевы и реформатора. Церковником со злым лицом был, несомненно, лондонский епископ Боннер.

– Что они вам сказали?

– Они спросили, каким образом Адам оказался в подобном состоянии, и я честно рассказал им все, что знал. Бледный мужчина сказал, что это похоже на ересь и мальчика необходимо сжечь. А в следующий момент, раньше, чем надзиратель успел удержать его, Адам соскользнул на пол и стал фанатично молиться о спасении души. Члены совета велели ему встать, но он обращал на них не больше внимания, чем если бы они были мухами. Тогда архиепископ сказал, что Адам явно не в своем уме и его нужно отправить в Бедлам, чтобы парня там подлечили. Бледный все пытался обвинить Адама в ереси, но остальные не соглашались.

– Понятно, – в раздумье кивнул я.

Видимо, Рич решил, что сожжение еще одного радикального протестанта прибавит ему очков в глазах традиционалистов. А вот Кранмер, помимо того, что был от природы добросердечным человеком, не хотел, чтобы на улицах Лондона опять запылали костры. Заключить Адама в Бедлам означало решить проблему без шума и хотя бы на первое время.

– Это заставляет меня задать один важнейший вопрос. – Я поочередно посмотрел на каждого из родителей. – Адам действительно безумен?

– Думаю, что да, – пролепетала Минни.

– Если он умственно здоров, сэр, мы опасаемся, что дело может обернуться еще хуже.

– Хуже? – переспросил я.

– Одержимость, – сказал, как отрезал, Мифон. – Вот чего я боюсь. А вдруг в юношу вселился нечистый и заставляет его прилюдно высмеивать милосердие Господа нашего? Если дело обстоит именно так, то я сумею спасти Адама, только постоянно находясь рядом с ним, усердно молясь вместе с ним, сражаясь за него с дьяволом.

– А вы в это верите? – спросил я каменотеса.

Тот переглянулся с Мифоном и закрыл лицо своими большими руками.

– Я не знаю, сэр. Да поможет Всевышний моему бедному сыну, если это правда.

– Думаю, Адам сейчас пребывает в великой растерянности и страхе.

Минни встретилась взглядом с викарием, и я понял, что духом она сильнее своего благоверного. Женщина повернулась ко мне:

– Но в чем бы ни заключалась истина, пребывание в Бедламе убьет его. Адам заперт в промозглой одиночной камере, где нет огня и царит постоянный холод. Он ничего не делает для себя. Он лишь лежит скорчившись и на полу молится, молится. А нам разрешено проводить с ним всего лишь один час в день. С нас требуют плату за его содержание – три шиллинга в месяц, больше, чем мы можем себе позволить. Но даже получая эти деньги, они не заставляют его кушать и ухаживать за собой. Надзиратель будет только счастлив, если наш мальчик умрет. – Минни посмотрела на меня умоляющим взглядом. – Они боятся Адама.