Я сокрушенно покачал головой.

– Если он образованный человек, это сузит круг поисков. Ты не хуже меня знаешь, что мир медицины и мир юриспруденции весьма закрыты и их обитатели не любят делиться своими секретами.

– Возможно. Но многие неплохо разбираются в обеих науках. Впрочем, знание относительно двейла довольно необычно.

– Не только относительно самого вещества, но и о способах его применения. Подождем завтрашних слушаний. Может, что-нибудь прояснится.

Я кивнул и сделал глоток вина. Гай уже допил свой бокал, и это удивило меня, поскольку его неизменно отличала умеренность буквально во всем.

– Спасибо, что согласился взяться за Адама Кайта, – поблагодарил я.

Он кивнул:

– Мания спасения души. Странный вид одержимости. Предрасположенные к маниям люди оказываются зацикленными на других людях, идеях или религии. А уж от религиозных фанатиков вообще не стало прохода. Остается удивляться тому, что такие, как Адам Кайт, встречаются еще не так часто.

Гай задумчиво перевернул бокал донышком вверх.

– Лодочник сказал мне сегодня, что огромные рыбины, которые выбросились из реки, на самом деле левиафаны и они предвещают второе пришествие Христа.

Гай мотнул головой:

– Левиафан был только один.

– Вот и я так думаю.

– Мир стал черно-белым, Мэтью. Это манихейский мир, в котором священники призывают всех и каждого принять участие в схватке между добром и злом. И при этом, разумеется, каждый абсолютно уверен в том, что его позиция единственно правильная.

Я склонил голову и улыбнулся:

– Вроде противостояния между протестантами и католиками?

– Совершенно верно. Не забывай, мои родители были мориски [16] , которых изгнала из Испании инквизиция. Я собственными глазами видел дикость, разыгравшуюся после того, как эти фанатики, не знающие сомнений в своей правоте, дорвались до власти. – Гай посмотрел на меня угрюмым взглядом. – Но заметь: сколько бы несправедливостей ни натворила католическая церковь, она всегда верила в свободу воли, что люди своими действиями и своей верой могут выбрать собственный путь к Богу. Новый протестантский радикализм подобного не допускает, предоставляя человеку лишь две возможности: либо он будет спасен, либо проклят. Не благодаря своему выбору, а токмо по Божьему разумению. И вот в результате мы получаем Адама Кайта, который считает, что он не угоден Богу.

– А его тупой викарий не способен излечить парня и поэтому думает, что он одержим.

– Так ему проще оправдать свою несостоятельность.

– Я никогда не разделял убеждений Лютера относительно предопределения, Гай. В их споре с Эразмом Роттердамским на тему свободы выбора я неизменно стоял на стороне Эразма. – Я взглянул на Гая. – Сегодня утром я видел, как на площадь перед собором Святого Павла тащили уличного проповедника, облаченного во власяницу и с головой, посыпанной пеплом. Боннер намерен обрушиться на протестантов и сломить их сопротивление, но они этого так не оставят. Для иноземцев наступают тяжелые времена.

– Да, ты прав. Учитывая мою смуглую кожу и монашеское прошлое, мне лучше вести себя тише воды ниже травы и как можно реже выходить из дома. А кроме того, поменьше рассуждать об открытиях Везалия и тем паче того польского ученого, который утверждает, что Земля вращается вокруг Солнца. Но разве можно тут говорить о душевном спокойствии, даже если безвылазно сидишь дома?

Гай говорил так тихо, что я едва разбирал слова. Его лицо внезапно исказилось болью и грустью.

– Что с тобой, Гай? – участливо спросил я. – У тебя какие-то личные затруднения?

– Нет, – с усилием улыбнулся он. – Старые болячки дают о себе знать, вот и все. Но у меня в погребе достаточно вина, чтобы заглушить эту боль. Пойду-ка я спать. – Он встал из-за стола. – Спокойной ночи.

– Я передам родителям Адама Кайта, что ты встретишься с ними. Для них это станет огромным облегчением.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Я был рад, что расстались мы все-таки по-дружески. Но я не поверил Гаю, когда он сказал, что у него все в порядке.

На следующее утро я зашел за Дороти, чтобы сопровождать ее на коронерские слушания. Она не выходила из дома со дня смерти Роджера, и я беспокоился о том, как ей удастся вынести предстоящие хлопоты. Проходя по Гейтхаус-корт, я заметил, что фонтан, как и фонтан в Вестминстере, уже включили и он весело брызгается струйками воды. Погода стояла теплая, в ветвях деревьев щебетали птицы. Мир природы возвращался к жизни, но я не мог найти в себе сил порадоваться этому весеннему пробуждению.

Дороти сидела в кресле перед камином, ее верная Маргарет – рядом с ней. Обе женщины были одеты в черные платья и чепцы с широкими траурными лентами. На темном фоне бледный овал лица Дороти казался белым как снег. Ее вид напомнил мне о том, как недавно я видел еще одну безутешную вдову – Кэтрин Парр.

Увидев меня, Дороти храбро улыбнулась:

– Уже пора? Да, по твоему лицу вижу, что пора.

Она вздохнула и посмотрела на фриз, висевший над камином. Я взглянул туда же. Из зарослей толстых ветвей на меня смотрел горностай.