Восьмого января к девяти часам вечера Христофор пробрался в назначенный квадрат, выбрал место своей засады и, уложившись во временной норматив, организовал лежку. Всю ночь он любовался на звездное небо, которое отчетливо озаряло грунтовую дорогу и косматые верхушки столетних елей, только под утро он задремал на пятнадцать минут, при этом отчетливо слыша сквозь сон пробуждающийся шум леса. Он был уверен, что этих дорогих минут ему хватит, чтобы указательный палец уверенно стоял на курке. Вдруг он увидел, как над утренним лесом поднялись птицы, и через десять минут он уже отчетливо слышал звуки бегущего человека.

В это время из села вдоль кромки леса бежала девица. Она несла записку, которую планировала положить в укромное место, обычное дупло в старой березе. Это была оперативной информации для партизана о том, что происходит в селе. В записке сообщалось, что сегодня рано утром во дворе деда Вацлава забивают свинью, наверное, ждут важных гостей. Все время, пока она бежала постоянно оглядывалась, чтобы к тайнику не привести слежку, в результате чего несколько раз сильно ударилась коленками за пни недавно срубленных деревьев. Количество зацепов за жухлые кусты шиповника и малины было не сосчитать. И в итоге ее забег закончился падением, она банально споткнулась, как ей показалось за корень, торчащий из небольшого завала из веток срубленных деревьев. В эту секунду Христофор подумал: «Провал!». Девица споткнулась за торчавший носок его сапога, но он не показал виду. Хрупкая девушка быстро вскочила и уже хотела бежать дальше, но закричала от режущей щиколотку боли и резко упала на землю. Слезы потекли из ее карих глаз, она зашмыгала носом и потихоньку вскарабкалась на ненавистный бугор, чтобы внимательно рассмотреть пострадавшую правую ногу. Кровь в щиколотке пульсировала так сильно, что она чувствовала это всем своим телом. Попытка снять сапог закончилась безрезультатно. Распухшая нога, обмотанная портянкой, предательски не вытаскивалась из сапога, а только причиняла зловещую боль. Девица испугалась, что ее затея с передачей записки рушится, и разрыдалась в голос, облокотившись всей спиной на ненавистную кучу из веток. Христофор не ожидал такого поворота событий: что может оказаться в лесу с бабой на «сеновале». Он начал переживать, что в любой момент может проехать автомобиль, а он окружен со всех сторон бабьими слезами, ему необходимо было быстро решить сложившеюся дурацкую ситуацию. И он сделал первую ошибку снайпера – «размаскировался». В этот момент девица почувствовала, что куча заходила ходуном, и от страха у нее побежали мурашки по всему телу, ей казалось, что сердце перестало биться, а слезы испарились! Она попыталась соскочить, но только скатилась на землю.

Христофор, выбравшись из укрытия, увидел картину как молодая девица в стёганом ватнике лежит на животе и смотрит на него испуганными мокрыми глазами. Из-под черного шерстяного платка свисал локон русых волос, обе щеки были измазаны грязью. Христофор на ломаном польском приказным тоном приказал ей не кричать и успокоиться. А потом спросил.

– Как тебя зовут?

– Лида.

– Что ты здесь делаешь?

– Гуляю.

«Лучше бы ты гуляла где-нибудь подальше. Что мне с тобой, горе луковое, делать…», – подумал Христофор.

После внезапно появившейся паузы Лида продолжила разговор.

– А Вы кто, русский солдат? – спросила она, разглядев на ушанке красную звездочку.

– Не твое дело. Иди лучше домой и никому, слышишь, никому не говори про нашу встречу! – ответил он и, внезапно услышав гул мотора, закричал. – Лида беги, скорее беги в лес! берлога

Лида схватила рядом лежавший обрубленный ствол молодой березки, сжала зубы и, не оглядываясь, побежала. С невероятной болью от опухшей ноги она смогла преодолеть не более ста метров, увидев углубление под могучими корнями сгнившей осины вблизи брусничной кочки, она забилась в него, корчась от боли, и потеряла сознание. Прийти в себя ей помогло эхо от двух выстрелов винтовки и автоматных очередей, а потом ее накрыла мертвая тишина. Лида решила минут тридцать отдохнуть и успокоится, и прочитав молитву Богородице, почувствовала, что она под ее защитой. С неба обильно закружили огромные хлопья мягкого снега, которые довольно быстро спрятали своим рыхлым покрывалом все следы недавно состоявшегося боя. Немного отдохнув, Лида попыталась выбраться из своего убежища, но услышала рёв подъезжающей автоколонны. Она предположила, что это немцы, и осталась на месте. Услышав отчетливо немецкие команды для высадки пехоты из бронемашин, она подумала, что это конец: если сейчас ее обнаружат, то скорее всего расстреляют на месте. «Главное, чтобы не пытали», – подумала она и снова забилась под осину. Вокруг нее ходили солдаты, но «крепость» из корней осины ее не выдавала. Вдруг сквозь немецкую ругань она отчетливо услышала команду «По машинам», и десятки ног начали запрыгивать в КУНГи бронемашин. После пережитого страха ее тело ослабло, и она погрузилась в сон. Проснувшись от стука дятла по стволу осины, Лида постаралась на четвереньках аккуратно выползти. Облокотившись на шест из березы, она медленно похромала в сторону дома, всю дорогу читая молитву. По лесу передвигаться было очень тяжело, поэтому она пошла по обочине дороги. «Будь что будет», – решила она. Дорога представляла собой распаханное тяжелой техникой поле, везде были рытвины, заполненные водой, а перед самым селом вся дорога была перекопана. Зачем это было сделано она не знала. «Утром этого еще не было», – отметила она про себя. После траншеи дорога резко поворачивала в село и переходила в центральную улицу. С трудом проходя последние десятки метров, молодая сельчанка почувствовала резкий запах гари, перед ее глазами догорали избы сельчан. Медленно ковыляя, со слезами на глазах Лида почувствовала, что какая-то сила остановила ее около дома деда Вацлава и заставила увидеть страшную картину: на заднем дворе, где сегодня утром забивали свинью, лежали тела женщин, стариков и детей. От увиденного молоденькая девушка упала на колени и прошептала: «Помяни Господи Иисусе Христе души новопреставленных мучеников».

Когда она с поникшей головой дохромала до своего двора, то увидела, что дома нет, вокруг только разбросанные бревна, провалившаяся крыша держалась на двух оставшихся стенах. Возле дома копошился мужчина. Подойдя ближе Лида рассмотрела в нем родного брата матери. Януш плакал над телом своей любимой сестры. «Сейчас будем отпевать!» – услышала Лида голос батюшки Андрея из соседнего хутора, где находилась ближайшая православная церковь и где проживал Януш, и куда каждый воскресный день ходили Лида с матушкой.

Христофор перед тем как войти в землянку командира полка привел себя в порядок и постучал, дверь открыл старший лейтенант Соколов и с удивлением спросил:

– Старшина, ты к кому?

– Разрешите войти, товарищ старший лейтенант? – четко спросил Христофор.

– Разрешаю, – ответил старший лейтенант.

– Разрешите доложить товарищу полковнику Бойко о выполнении поставленной задачи? – продолжил Христофор.

– Какой задачи?

– Не могу сказать, товарищ старший лейтенант, лично должен доложить товарищу полковнику Бойко! – коротко пояснил старшина.

Снова открылась дверь в землянку, и вошел широкоплечий хозяин, увидев Христофора, обрадовался и с порога приказал Соколову налить две кружки чая и не беспокоить их на время доклада старшины.

Христофор подробно рассказал, как добрался до места засады, в деталях передал ход самой операции. Как он первым выстрелом ранил в плечо водителя, и как только из оказавшейся в кювете машины выскочил офицер Вермахта, вторым выстрелом поразил кисть его правой руки, державшей пистолет Маузер. Рассказ о возвращении в тыл был коротким, так как все произошло штатно. Про инцидент с полячкой старшина не обмолвился ни словом, так как был уверен, что секретная депеша находится в руках советской разведки, значит задача выполнена. А курьезы со всеми могут приключиться. Полковник Бойко еще со вчерашнего вечера знал об успехе операции и поручил ему в ближайшее время заполнить наградной лист для вручения старшине уже третьего ордена «Красной звезды».

После Варшавы Христофор оказался под Кёнигсбергом, где и закончил свою войну. В один погожий мартовский день старшине поставили задачу выдвинуться на передовую и потрепать нервишки молодым юнкерам СС, недавно переброшенным в месиво войны из Берлина. Уже в сумерках на берегу бурлящего от паводка ручья, окопавшись среди молодого ивняка, Христофор мог спокойно простреливать противоположный берег с фортификационными сооружениями нацистов. Не успев сделать ни единого выстрела, Христофор услышал неожиданные разрывы снарядов, это молодая «немецкая поросль» начала планомерный минометный обстрел подлеска, где, по их мнению, могли скрываться ночные «советские охотники». С каждой минутой снаряды ложились все ближе и ближе к лежке Христофора. Недолго думая и пробормотав в слух «Наохотился», он побежал из зоны поражения. Как только разрывы стали удаляться, Христофор почувствовал резкую боль. Вылетевший непонятно откуда осколок по касательной задел бедро солдата. Оказавшись в тяжелой ситуации, раненный снайпер вспомнил как в январе под селом «П» он заставил бежать девушку с подвернутой ногой, а теперь ему самому придется перевязать ногу и с помощью усилия воли доползти до своих окопов.