Камнев просек тогда, что у меня с какого-то хера башня перекосилась, и отправил в офис от греха подальше. А вот Боев, конечно, не упустил шанса обстебать, когда вместе оттягивались. Сказал, гогоча, аки конь тыгыдымский, что теперь точно знает, какие *бнутые маньяки на рожу бывают.

Александра Ольшанская. Вот оно как. Сделала жизнь кружок в пять лет, и все равно ты подо мной оказалась. Как не узнал-то тебя? Ясно дело, после уродов тех лицо опухшее, измученное, зареванное, но все равно… Что-то изменилось прям радикально. Исхудала, смотреть больно, но не в том суть. Я ведь тогда не столько черты ее запомнил или на фигуру там запал. Нет. Другое это было. То самое сияние в глазах, в ней всей, как свет солнечный, что мне после мрака недавнего на службе божьим даром показался. Чудом каким. А после того, через что прошла, какой там свет и невесомость. Вот и не узнал. Или все же узнал. Тем самым нутром звериным, что все эти годы молчало, угомоненное спокойной жизнью. Оно и тянется к ней с бешеной силой, учуяв желаемое даже в обход разума и осознанной памяти. И вот вопрос на миллион: есть хоть один шанс из этого самого миллиона, что теперь, заполучив, испробовав, заграбастав, монстриная моя сущность согласится ее отпустить? Отдать. Гоше, бл*дь.

Хер ему. По всей морде холеной.

– Так, Сашка, давай-ка сейчас пожрем и начнем рядить тебя во что есть. Будем двигать отсюда.

– Да, – закивала она как-то очень нервно. – Мне домой нужно очень. Папе нельзя волноваться, сердце у него, и Гоша мой с ума сходит.

Сердце – это серьезно, а вот на Гошу твоего срать мне. Жратву, что я покупал, из машины вытащить не успел, к сожалению. Но вот в подполе в избушке яровской всегда можно откопать чего на черный день. Я внимательно еще раз оглядел в окна подступы к дому и только после этого полез в подвал. Нашлась-таки пара банок каши с мясом. Значит, будем топать не с пустым брюхом.

Поднялся, открыл, разогрел, кумекая, как лучше нам выдвинуться. Оставить Сашку и разведать, где тачка? Не, не вариант ее бросать тут без защиты. Мало ли что. Вместе пойдем. Или на себе понесу, не надорвусь – вон кожа да кости. Кстати, с хера ли, если не держали ее долго и голодом не морили? Я же помню, какой была. У-у-у-ух, какой. Аж пальцы тогда крючило от желания тискать ее такую ох*ительно мягкую на вид грудь и попу. Ладно, с этим тоже разберемся.

– Так, давай есть, – обернув банку в тряпку, я подал ее Сашке.

– Нет, – замотала она головой. – Не смогу я. Меня вырвет.

Я прищурился раздраженно. Что, дешевая еда простых смертных не для воздушных принцесс? Но тут заметил, что у Сашки весь лоб в испарине и ее явно потряхивает. Взгляд какой-то бегающий, будто ни на чем сосредоточиться не может. Заболела все же. Отставил еду, потрогал ее лоб. Жара не было, наоборот, холодная какая-то. От прикосновения дернулась, будто у нее кожа болела, простонав «Тошнит». Нахмурившись, поймал пальцами за подбородок и поднял лицо к себе, опознавая поганые симптомы.

– Ты на чем сидишь, кукла? – прорычал сквозь зубы, глядя на ее расширенные до предела зрачки.

Плохеть мне начало стремительно, стоило поостыть после нашего взрывного секса. Боль в мышцах, ломота в суставах, глаза режет, пот липкий, потряхивало все сильнее. Как будто и так не было паршиво. И физически, и морально. Господи, жила двадцать пять лет и не знала, что шлюха. Озабоченная самка, что сама бросилась на чужого мужика. Позволила поиметь себя, как… Черт, для этого похотливого зверства, жесткости, от которой я вдруг вся становилась как всеми и каждым нервом наружу у меня и слов не было. И это при живом-то муже! И ладно бы один раз! За повторение мне было стыдно до удушья. Стыдно. Больно. Но ничему из этого не выходило полностью уничтожить осознания, что я этого хотела. Сама. Так что всю ломало, тянуло и выкручивало, стоило Николаю до меня дотронуться посильнее, чем сейчас от этой дурноты.

Конец ознакомительного фрагмента.