– Мы договорились с доктором Герштейном, что процедура состоится, когда вернется моя жена, - осторожно, в порядке информации, сказал я.

– Да, да, конечно, - охотно согласился доктор Матцке.
– Но вопрос в принципе: вы решились на эксперимент? Вы доверяете доктору Герштейну?

– Да, да, конечно. Доверяю полностью!

– Прекрасно! Я рад. Доктор Герштейн прекрасный специалист, жаль, у нас нет вакансий, иначе он давно работал бы моим заместителем, - улыбаясь, сказал доктор Матцке.
– Русские врачи - большие энтузиасты, то есть настоящие специалисты, - поправился он, - и если бы не проблемы, все было бы иначе. Не правда ли, доктор Герштейн?

Доктор Герштейн склонил голову в знак согласия. Глаза его источали печаль и сарказм.

– Итак, господин Бродь-ягин, - доктор Матцке все же запнулся о мою фамилию, - договорились, кажется, так говорят в России? Сразу после возвращения вашей действительно прелестной супруги мы начинаем процедуры с аппаратурой доктора Герштейна. Так?

Он протянул мне свою крохотную, жилистую руку. Я приподнялся, пожал, и они оба удалились, даже не посмотрев в сторону Франца.

Хотя я и пожал руку доктору Матцке, но после того, что проделала со мной Джильда, я очень засомневался, а надо ли вообще что-либо предпринимать с целью так называемой "реабилитации". Чувствовал я себя нормально, никаких страхов не испытывал и, ей-богу, готов был послать обоих докторов вместе с их аппаратурой в одно, известное всем русским место...

Однако человек предполагает, а Бог располагает. Я специально слово "бог" написал с большой буквы. Потому что, едва удалились наши медицинские светила, как в палату робко заглянул Эдик, он же Адольф, казахстанский немец, наш сосед по площадке, замечательно добрый человек, сохранивший доброту сердца несмотря на жесточайшие испытания, выпавшие на долю его родителей, его самого и всей его многострадальной семьи. Эдик принес мне письмо! Только что пришедшее! Из Москвы! От Гали!!! Я с благодарностью схватил письмо, и Эдик тут же испарился, всем своим человеческим нутром понимая, что мне не до разговоров с ним.

"Милый Марик! Опять, как видишь, письмо. Приходится задерживаться. И не только из-за памятника. С памятником все решилось, на удивление, довольно просто: Валентин сходил к министру, тот позвонил куда следует, и они все подписали. На памятнике будут высечены фамилия, имя, отчество и даты жизни. И - все. Никаких званий, никаких орденов - все это шелуха по сравнению с тем, кем был наш Папа и где он теперь... Я же задерживаюсь, надеюсь не надолго. Все время думаю о тебе. Как нам быть. Подумай и ты. Дело в том, что мне (нам!) предлагают работу и квартиру в Москве! Предложение, прямо скажем, заманчивое. Новый министр вооружений Российской Федерации прославился афоризмом: "Все, что у нас движется, прыгает, летает и ползает, мы заставим воевать". Сие откровение последовало после официального объявления в прессе об увеличении в 2,5 раза расходов на вооружение. Не знаю, что и сказать. Вся наша жизнь была связана именно с этим направлением... Только, ради бога, не волнуйся, без тебя не сделаю ни шагу, лишь выясню ситуацию. Если придется еще задержаться, напишу. Очень целую. Твоя Галя".

Я читал и перечитывал письмо, стараясь понять, что же так сильно царапнуло меня в нем. Ага, вот: "...Валентин сходил к министру... мне (нам!) предлагают работу и квартиру в Москве! Предложение, прямо скажем, заманчивое..." Опять этот Валентин! Неужели они...? Я по-настоящему разозлился: неужели трудно понять, что там начинается новый виток, опять всё то же! Галю просто покупают... Я посмотрел на штемпель: письмо отправлено из Москвы двенадцать дней назад, значит, уже две недели она "выясняет ситуацию" - целых две недели! При ее-то уме и хватке! А главное - после той явно уголовной истории, что произошла с зажигалкой! Я еще напишу об этом - когда успокоюсь.

Сначала, сгоряча, хотел было показать письмо доктору Герштейну и попросить, чтобы разрешил позвонить прямо из больницы в Москву, но вспомнил, что здесь не принято использовать служебные телефоны для частных разговоров.

Я вышел в холл. Кругом стекло, но вход - на вертушке, как в нашей "фирме", не хватает только стройного чекиста в гражданском костюме с оттопыренным сзади пиджаком. Ну и конечно, ячеек для пропусков. Тут - просто разгул демократии! Сидит какая-то "тетя Марта", перед ней журнал входящих и выходящих. Всех она знает в лицо и по имени. С некоторыми любезно раскланивается, с другими строга, неприступна, холодна. При исполнении! Не проскочишь. Я отхожу к стеклянной стене, задумчиво гляжу на мокрый асфальт, на зеленые газоны, подстриженные под "нуль". Стрижка газонов здесь самое важное дело, хаузмайстер с весны до осени не слезает с этой маленькой машинки, ползающей по всей зеленой территории больницы.

В глубине территории несколько домиков для кроликов, зайцев, на столбиках кормушки для птиц, и там очень оживленно. Голуби дерутся между собой, а пронырливые воробьи потаскивают корм прямо у них из-под носа. Я вспоминаю наших, российских воробьев зимой. Особенно в Сибири, во время жестоких морозов. Бедолаги ночуют в дымовых трубах, в щелях под крышами, питаются жалкими крохами, что валяются возле мусорных баков, но - не улетают в теплые края, остаются на родине! Как же так? Почему? Прилети они сюда, в Германию, причем без всяких приглашений и виз, и жили бы кум королю, но нет, торчат там, мерзнут, голодают, гибнут в особенно лютые зимы, но родину не оставляют! А мы... У меня наворачиваются на глаза слезы. Не воробьев жалко - себя! Хотя и воробьев - тоже! Что же нас-то понесло в эти теплые и сытные края?! Неужто не выжили бы в Стольной при наших пенсиях и том имуществе, что накопилось за годы работы в Папиной системе? Какой сквозняк выдул нас с родимых мест, оторвал от друзей, от музеев, от Красной площади, от родного языка! Как могло такое случиться? Кто спятил? Я? Галя? Папа? Или мы все вместе? А может быть, спятила вообще вся Россия - в который уже раз! Если ей становятся не нужными такие специалисты, да просто люди, наконец! Уникальные люди! Взять хотя бы доктора Герштейна... Или нас с Галей... Или добрейшего труженика Эдика, он же Адольф, мыкавшего лихо и в Киргизии, и в Сибири, и на Алтае, и в Казахстане... Нет, люди здесь ни при чем, дело в чем-то другом. А в чем? Не в том ли же самом, почему казнили величайшего ученого Франции Лавуазье в куче с разного рода никчемными и действительно виновными людишками. Однако, очнись! Ты что, забыл, как тебя уродовали в подъезде и звонили по ночам, грозились, что добьют...

Снова разболелась голова, казалось, что всем слышно, как она гудит. И я на лифте поднялся в палату, завалился на кровать. Франц посапывал в стенку - так ему и надо! Впрочем, злость моя уже давно прошла, и мне было искренне жаль и Франца тоже. Вообще всех людей, независимо от того, какой они национальности, цвета кожи, вероисповедания. Жалко всех! Ибо все мы - мерцающие точки на эллипсоиде вращения под названием ЗЕМЛЯ...

Хотелось спать, но не уверен, удастся ли заснуть. Так, какая-то тягомотина. И это называется "жизнь"? Если Галя решила остаться в Москве, а я это не исключаю, то что остается мне - начать всерьез жевать простыню или смешать всю суточную дозу пилюль в банке с водой, но не выливать в унитаз, как это делает доктор Герштейн, а просто выпить...