Аплодисменты. А я был счастлив. Поздравления. Небольшой фуршет, устроенный департаментом просвещения в честь собравшихся и, естественно, кандидата.

Членами комиссии были такие же скульдицкие и интересовались вопросами футурологии в различных областях. И я, как Иван Александрович Хлестаков, фантазировал налево и направо.

– А что вы думаете о катренах господина Нострадамуса? – спросил меня председатель комиссии. – Насколько они прорицательны и соответствуют действительности?

– Я приношу глубочайшие извинения перед присутствующими здесь нострадамоведами, если такие есть среди нас, - сказал я, - но в его катренах нет ничего такого, что указывало бы на точность его намёков. Всё, о чём он пишет, относится к концу двадцатого и началу двадцать первого века и мы, увы, не сможем проверить их достоверность, возможно, что нашим потомкам доведётся узнать истину, и ещё неизвестно, будет ли эта истина истиной. Прорицателем может стать любой выпускник классического университета, имеющий познания в изучаемых областях. Например, медики, коими силён Томский императорский университет, может быть, первыми будут пришивать оторванные руки и ноги, пересаживать сердца и другие человеческие органы. Физики создадут ракету, наподобие тех, которые применяли генерал Засядько и полковник Внуков в турецкой кампании 1828 года при осаде Браилова и Варны, и полетят на ней на Луну или на Нептун, чего не мог даже представить себе господин Нострадамус. Я верю в науку и наука способна на такое, что даже не укладывается в сознании сегодня самых просвещённых людей.

Мои слова снова были встречены аплодисментами.

– Куда направите свои стопы, надев академический знак? – спросил меня председатель комиссии.

– Думаю посвятить себя военной службе, - сказал я.

– Как?! – воскликнул действительный статский советник. – Да если бы я это знал заранее, я бы никогда не позволил вам сдавать экзамен за университетский курс.

– Почему? – удивился я.

– Вы что, не знаете поговорку: учись студент, не доучишься – офицером станешь, - сказал до глубины души расстроенный директор департамента просвещения.

– А как же поручики Михаил Лермонтов, Лев Толстой и Александр Куприн? – парировал я. – А подпоручик Достоевский? А генерал-композитор Цезарь Кюи? А мичман клипера «Алмаз» Николай Римский-Корсаков? А прапорщик Модест Мусоргский? А полевые кухни подполковника Турчановича, известные на весь мир? А первый русский фотограф подпоручик Греков? Я мог бы продолжать и дальше, но я хочу сказать, что образованный человек на любом поприще может умножить славу России и не посрамить звание русского интеллигента.

И снова аплодисменты. Чего-то я разошёлся.

Глава 24

Дома меня ждали Марфа Никаноровна, Иннокентий Петрович и Иванов-третий, который сверкал новенькой третьей звёздочкой коллежского секретаря.

Мне преподнесли заблаговременно заказанный у ювелира серебряный знак об окончании императорского университета: белый ромб с синим крестом, увенчанный золотым имперским орлом.

– Мы верили, что защита пройдёт на «ура», - сказала Марфа Никаноровна. – С днём рождения тебя!

День с поздравлениями закончился быстро, как и осень в Сибири, наступающая очень быстро.

– Я боюсь, что тебя пошлют служить в какую-нибудь Тмутаракань, - говорила Марфа Никаноровна, лёжа на моём плече. – Как я смогу поехать за тобой туда?

– Давай не будем торопиться, - сказал я, - я ещё не начал служить, а ты уже собираешься куда-то переезжать. Да и с твоей учёбой надо решать. Учиться нужно обязательно, а мы друг от друга никуда не денемся.

10 сентября во вторник я пошёл в военное присутствие, это что-то вроде военного комиссариата, подавать прошение о поступлении на военную службу.

Меня, вероятно, уже ждали, так как воинский начальник заглянул куда-то в записи, принял от меня прошение и отправил к старшему писарю для заполнения необходимых документов.

Старший писарь в чине старшего унтер-офицера нестроевой службы (от строевого отличался тем, что унтер-офицерский галун был нашит не по верхней части воротника, а по нижней), дал бумагу для написания прошения, образец прошения и бланк анкеты.

Анкету и прошение я заполнил быстро. Написал, что хочу служить вольноопределяющимся. В анкете было много пунктов про вероисповедание, про образование, семейное положение, награды и прочее. Для человека, который на своём веку заполнял десятки анкет, это дело быстрое.

Старший писарь проверил заполненные мною документы, положил их в отдельную папочку, витиеватым почерком надписал мои ФИО, то есть фамилию, имя, отчество и выдал мне направление на медицинскую комиссию.

С медицинской комиссией с помощью Иннокентия Петровича проблем не было. По всем показаниям жив, здоров и годен к воинской службе.

Справку отнёс в воинское присутствие и отдал знакомому уже старшему писарю. Он приобщил справку к моему делу и сказал, что о времени и месте моего призыва меня проинформируют.

В четверг почтальон принёс мне повестку о прибытии в понедельник в военное присутствие.

В понедельник пошли вместе с Марфой Никаноровной. Мне вручили наряд на обмундирование и отправили на вещевые склады, находящиеся неподалёку от кадетского корпуса. После обмундирования мне надлежало прибыть к начальнику кадрового отделения корпуса.

Рассказывать, что и как происходило на вещевом складе не буду. Мой университетский знак и георгиевская медаль делали сговорчивыми кладовщиков, находившихся на статской службе, а уверенное обращение с формой и командирские повадки ставили в тупик заслуженных тыловиков.