Мать Эрика, Агата Маринеску, переехала в Россию из Молдавии двадцать пять лет назад совсем девчонкой. Переехала вслед за мужем Йоном. В родном селе работы тогда совсем не было. А в России можно было подрядиться в какую-нибудь бригаду — строить для новых русских коттеджи, которые своим размахом и архитектурными изысками больше напоминали дворцы.

На строительство, а затем и отделку одного такого дворца под Ростовом и подвязался Йон. Платили немного, но после безденежья им и эти крохи были в радость.

Правда, жить приходилось в вагончике, где для молодожёнов отгородили занавеской угол, спать на узком топчане под храп других работяг, а умываться — на улице.

Позже бригадир нанял и Агату — варить обед на всю бригаду и поддерживать мало-мальский порядок. Оба уставали за день зверски, но как упоительно было позже, ночью, лечь вдвоём, обняться, да так и уснуть в кольце крепких рук. А к походным условиям непривередливая Агата привыкла. Есть кров, есть еда, любимый муж рядом — что ещё надо?

А потом случилась беда. Йон сорвался с лесов и разбился. Долго лежал обездвиженный в больнице, куда его пристроил хозяин особняка, перенёс несколько операций, но позже всё равно умер.

Агата и сама не знала, как она смогла пережить своё горе и не сойти с ума, не спиться, не пойти вразнос.

Наверное, просто навалившиеся разом трудности не давали совсем уж опустить руки. Денег катастрофически не хватало. Всё, что они с Йоном успели подкопить, ушло на лечение, и требовалось ещё. А взять негде, попросить не у кого…

А тут и новая напасть: бригадир, который при здоровом Йоне позволял себе лишь сальные взгляды и призрачные намёки, стал откровенно до неё домогаться. И чем дальше — тем хуже, наглее, бесстыднее. Агата еле от него отбивалась. Другие работяги хоть и видели, что творится, но притворялись, что ничего не замечают. Боялись потерять работу.

Как-то бригадир напился и совсем слетел с тормозов. Поймал, скрутил, никого не стесняясь, начал тут же рвать с неё платье. Агата до сих пор помнила его мёртвую хватку, после которой долго сходили синяки, дёрганные, нетерпеливые движения, тяжёлый запах пота и самогона, хотя обычно бригадир был трезв и другим запрещал употреблять. Помнила свой страх и то, как отчаянно пыталась вырваться, ещё больше этим распаляя негодяя.

Когда, казалось, худшего не миновать, внезапно всё прекратилось. Растрёпанная, побитая, в изодранном платье она, оцепенев от ужаса, взирала, как здоровенный верзила, водитель хозяина особняка, пинал корчащегося на земле бригадира. А рядом с презрением наблюдал за происходящим сам хозяин. По счастливой случайности он в тот вечер проезжал мимо коттеджного посёлка и решил посмотреть, как идёт строительство его будущего дома.

После этого случая бригадир в сторону Агаты даже не дышал. А ещё спустя неделю хозяин предложил ей поработать у него. А именно — заниматься уборкой в его городской квартире в Ростове.

— Вчера уволил девушку. Жена настояла. Она уверена, что та надевала её платья и вообще… — он невесело усмехнулся и повторил: — Мда, и вообще. Третья домработница за полгода… моей жене трудно угодить.

Но Агата умудрилась поладить и с супругой хозяина, и с его дочерью-подростком, которую даже родители считали несносной.

Вместе с ними Агата переехала в их новый дом. Не хотела сначала, отказывалась — слишком много горестных воспоминаний было связано с тем местом. Но они уговорили. Хозяин всегда умел убеждать. И тогда, и позже…

Впрочем, она не пожалела об этом. Ей нравилось работать у Радзиевских, жить их радостями и трудностями. И развод хозяина с женой переживала почти так же тяжело, как он сам и их дочь.

Эта чужая жизнь отвлекала от собственной потери и заполняла пустоту, оставшуюся после смерти Йона. Да и просто привязалась она к ним за семь лет, что проработала у Радзиевских.

Оттого очень тяжело было потом уходить, болезненно и горько. И по своей воле ни за что бы она не ушла, но ей велели не просто покинуть дом, но и уехать из города. Как можно дальше. Уехать и никогда не возвращаться. Никогда не напоминать о себе. И самой забыть, что когда-то у них работала. Всё забыть. Вычеркнуть эти семь лет, будто их и не было.

Хозяин щедро заплатил тогда, хотел искупить деньгами свою жестокость.

Агата до сих пор с горечью вспоминала то дождливое осеннее утро, когда водитель хозяина, бесчувственный Голем, отвёз на вокзал её и новорождённого Эрика. Сам хозяин не вышел даже попрощаться, словно спрятался в огромном особняке от надсадного плача младенца. За малыша было обиднее всего — уж он-то ни в чём не виноват…

А может, и хорошо, что господин Радзиевский не вышел — после такого она и не хотела смотреть в его холодные глаза, настолько велико было её разочарование.