– Чека берет страхом.
– Стодольский пытался хотя бы исподволь оспорить Савинкова.
– Горстка безграмотных рабочих и жестоких невежественных матросов. А сам глава Чека даже не закончил гимназии, будучи вышиблен оттуда! К чему же столь неумеренные дифирамбы?

– Недооценка противника - удел глупцов, - резко оборвал Савинков. Разве дело лишь в Дзержинском?

Кого я, как террорист, опасался при Николае? Только полиции. А теперь? Теперь мы окружены шпионами-добровольцами. Порой мне - сильным нечего бояться своих слабостей - мерещится, что каждый встречный прохожий, каждая девка, высунувшаяся из окна, каждая парочка влюбленных, слоняющаяся по бульвару, - агенты Чека.

– В последнее время возросло число обысков, - в тон ему добавил Перхуров.
– Усилилось хозяйничание на улицах латышей и матросов. Патрули...

Внезапно к Савинкову подошел Флегонт, что-то шепнул ему на ухо.

– Господа, - встал Савинков, - в соседнем доме чекисты. Спокойствие, произнес он холодным, трезвым и мертвящим душу тоном.
– Всем - через черный ход. Па одному...

Он обжигающе, в упор посмотрел на Ружича.

– Ты сомневаешься во мне?
– прошептал Ружич, склонившись к нему.
– Твои глаза сказали мне это. Дай мне револьвер, я застрелюсь.

– Что ты, бог с тобой, - облегченно вздохнул Савинков.
– Просто я боюсь молнии...

Заговорщики одевались внешне спокойно, тщательно пряча друг от друга противное и неотвязное чувство неизвестности и страха.

– А как пахнет сирень в московских палисадниках, господа, как пахнет!..
– мечтательно произнес вдруг Сэвинков.
– Не забудьте понюхать ветку мокрой сирени, господа!

Новичков нервно хихикнул. Савинков выключил свет. Ружич, подходя к двери, ощутил возле своего лица липкое дыхание Стодольского:

– Сгоревшая душа у него, помилуй бог, сгоревшая...

Не обольщайся, не верь... Завтра же мыслю послать курьера к Алексееву с извещением, что сей господин жаждет играть в Москве первую скрипку. Диктаторские замашечки, а играет в учредилку...

Стодольский шептал еще что-то - Ружич не слышал.

Воспользовавшись короткой паузой, он вырвался в коридор и во дворе нагнал Савинкова.

– Я жду у Трубной, - тихо сказал тот.

Ружич, выждав минут десять, двинулся к Трубной площади. Небо было звездное, полное тайн и загадок. Он думал о Савинкове, о деньгах, которые дали французы, о десанте союзников в Архангельске, и ему чудилось, что англичане уже не в Архангельске, а в Москве. Ружич почувствовал себя чужим и ненужным в этом городе, на этом бульваре, будто и бульвар, и звездное небо, и потухшие окна домов - все это уже не русское, а чужое, далекое и неласковое.

"В восемьсот двенадцатом мы сожгли Москву. Сожгли.

А теперь они стоят, эти дома, мрачные, постаревшие и безропотные, готовые ко всему. Даже к нашествию англичан и французов". Ружич задыхался, словно бульвар был начисто лишен воздуха.

Он спустился с крутого Рождественского бульвара.

Совсем близко, в Малом Кисельном переулке, недвижимо и отрешенно стоял дом декабриста Фонвизина. Здесь была штаб-квартира "Союза благоденствия". Они, декабристы, русские офицеры, не звали на помощь французов, не звали...

Ружич задумался и едва не столкнулся с неподвижно стоявшим на углу Савинковым.

– Ну, ну, рассказывай, - заговорил он торопливо и жадно, словно боясь, что Ружич пройдет мимо.
– Какое впечатление произвели на тебя анархисты?

– Я разочарую тебя, - ответил Ружич.
– Опираться можно лишь на честных, смелых, чистых людей. Таких я не встретил. Это или фанатики, доведшие идею безвластия до абсурда, или же отпетые негодяи, место коим на каторжных работах.

– Этого следовало ожидать, - сказал Савинков.
– Кстати, большевистская пресса характеризует их почти так же. Нет, нет, никаких намеков, поспешил заверить Савинков, заметив, как болезненно вздрогнул Ружич.
– И все же во мне теплилась надежда. В бою дорог каждый лишний человек. А ты молодчина, - добавил он вдруг с нежностью.
– Сумел уйти даже от Чека. Ей-ей, ты открылся мне новой гранью...

Ружича мучила совесть. Но он так и не решился сказать, что чекисты допросили его и вскоре выпустили.

– И как только ты мог подумать, что я подозреваю тебя в...
– Савинков крепко сжал холодную ладонь Ружича.
– Нет, нет, я не произнесу этого слова!

Ружич молчал.

– Ты все еще не был дома?
– спросил Савинков.
– Он где-то здесь, да?

– Рядом, - тихо откликнулся Ружич.
– Совсем рядом...

– И не ходи пока, не советую, - Савинков произнес "не советую" тоном приказа.
– Лучше для дела, если никто не будет знать о том, что ты жив.

Они помолчали.

– Вот.
– Савинков протянул Ружичу клочок бумаги.
– Адрес. Запомни и сожги. Крыша надежная. Устроишься отменно. Отдохни денька три. И не печалься. Неси свой крест до конца. Мы не принадлежим себе. Сейчас расстанемся. Тебе - к Никитским. Какое задание будет по душе?

– Любое. И чем опаснее, тем лучше.

– Я знал, что ты так ответишь. Спасибо.

Из-за ствола липы вышел Флегонт.

– Патруль, - едва слышно бросил он.

– Заметят?

– Определенно.