Когда царь Алексей Тишайший ушел из жизни, Нарышкины и их сторонники обратились к патриарху Иоакиму с предложением обратиться к народу с Красного крыльца Кремлевского дворца с вопросом: «Кому быть царем всея Руси? Царевичу Ивану или царевичу Петру?»

В той непростой ситуации это был, пожалуй, самый верный шаг к разрешению вопроса о престолонаследии. Патриарх, не питавший особых симпатий к Милославским, так и поступил, обратившись к огромной толпе москвичей, толпившихся в Кремле у царского дворца по печальному случаю. Народ в ответ на обращение патриарха достаточно единодушно прокричал: «Петра! Петра! Петра!..»

Так десятилетний Петр I Алексеевич Романов был провозглашен российским самодержцем, царем, обладателем шапки Мономаха. Но перед тем как многотысячная толпа московского люда «выкрикнула Петра на царство», вопрос о престолонаследии был решен на совещании Земского собора, на котором присутствовали члены Боярской думы и патриарх, предложивший избрать на царство кого-либо из двух братьев.

Автор «Гистории о царе Петре Алексеевиче» князь Б.И. Куракин, по близким и свежим воспоминаниям участников того события, пишет следующее: «…Стало быть несогласие, как в боярех, так и площадных: один одного, а другие другова. И по многом несогласии избрали царем царевича Петра Алексеевича».

Об ожесточенности споров на самом высоком уровне свидетельствует такой факт. Приверженцы Петра – князья Борис и Иван Алексеевичи Голицыны и князья Долгорукие, отправляясь в Кремлевский дворец по случаю кончины царя Федора Алексеевича, надели под платье панцыри. Они опасались, что спор с Милославскими дойдет до ножей.

…Казалось бы, все становилось на свои места. Вдовая царица Наталья Кирилловна становилась опекуншей севшего на престол малолетнего сына и временной правительницей государства. Боярин Артамон Матвеев, как и при царе Федоре Алексеевиче, становился первым человеком в правительствующей Боярской думе.

Нарышкины сразу же возвышались, а Милославских ждала неизбежная опала. Если не всех, то многих. Царевне Софье, пусть и не сразу, оставался один-единственный традиционный путь – в монастырь, скорее всего в столичный Новодевичий. Разумеется, там ее ожидала судьба не родовой монахини, но все равно затворницы, лишенной светского образа жизни. Но тут в дела государственные вмешались московские стрельцы.

Полки нового иноземного строя еще не стали основной массой государственного войска. В 1681 году насчитывалось 55 тысяч стрельцов – московских и городовых. Большая часть их квартировала вдали от столицы. Стрелецкие приказы (полки) являлись огнестрельной пехотой. Лишь один полк – «Стремянной» (или «царский»), небольшой по численности, был конным и имел дополнительно на вооружении саадак – лук со стрелами.

На то время из общего числа стрелецкого войска в Москве числилось 22,5 тысячи человек. Это были привилегированные ратные люди. Они получали (в отличие от городовых стрельцов) за службу довольно регулярно «царское жалованье» деньгами, хлебом, солью и сукном на платье. Имели одинаковое вооружение и одежду, цвет которой различался по полкам (красный, белый, голубой, ярко-зеленый, малиновый). Одевались в нарядный длиннополый подпоясанный кафтан, сафьяновые, большей частью желтые сапоги и бархатную шапку с собольей опушкой.

Каждый из рядовых стрельцов был вооружен пищалью – ручницей, саблей и бердышом, с которого в огневом бою велась стрельба стоя. Через плечо висела белая берендейка – ремень с подвешенными к нему пищальными зарядами. Реально в столице весной 1681 года находилось 19 стрелецких полков численностью в 14 198 человек. Численность полка тогда не превышала сотни человек с огнестрельным оружием.

Прожить на одно жалованье, которое к тому же выплачивалось нерегулярно, московские стрельцы с семьями не могли. Поэтому им разрешалось «царской волей» держать торговые лавки на городском посаде, заниматься ремеслом. Каждая семья имела в стрелецких слободах свою усадьбу с огородом и садом.

Стрельцы, подобно казакам, управлялись «кругом». Но полковых командиров назначали боярские власти. Те часто злоупотребляли начальственным положением над подчиненными: присваивали полковые деньги, заставляли стрельцов работать на себя, строго наказывали неугодных.

Сильное брожение в московских полках началось еще в последние годы жизни царя Алексея Михайловича. За четыре дня до его смерти стрельцы подали ему челобитную с жалобой на своих корыстолюбивых полковников, среди которых особо отличался Семен Грибоедов. Через шесть дней, уже после смерти государя, была подана новая челобитная. В ней говорилось:

«На наших землях, на наши деньги полковники выстроили себе загородные домы; посылают наших жен и детей в свои деревни, чтобы пруды копать, плотины и мельницы строить, дрова рубить; нас самих употребляют на самые тяжелые и грязные работы, побоями принуждают на собственный наш счет покупать себе цветные кафтаны с золотыми нашивками, бархатные шапки и желтые сапоги; государева жалованья нам не выдают и много вычитают из денег и хлебных запасов».

Нарышкины в те тревожные дни, особенно братья царицы, занимались дележом государственных постов. И потому они не желали видеть назревавшего бунта в стрелецких и солдатских выборных полках столичного гарнизона. Это и послужило им самую плохую службу: только-только полученная державная власть уплыла из рук Нарышкиных.