А дальше у меня включились мозги. Как-никак я почти семьдесят лет проработал в конторе, и хоть к разведке я имею опосредованное отношение, но думать, а также проводить анализ я от этого хуже не стал. Сразу по своему состоянию от удара машины я чувствовал бы себя несколько по-иному, есть опыт, да и должен был быть закован в гипс. Тут же мое тело ничего не сковывало, да и ощущалось не так, как я к этому привык. Тут так сразу и не объяснить, но свое собственное старое тело я знаю хорошо. Еще бы, прожил в нем почти сто десять лет, успел изучить от А до Я.

Далее: место, а точнее кровать, на которой я лежал, не походила на больничную койку, от слова совсем. В свое время я довольно часто там бывал, и хоть последний раз был почти шестьдесят лет назад, но не думаю, что за это время что-то особо изменилось в этом вопросе. Так что я успел прочувствовать весь предоставляемый больничными койками «комфорт». Тут было нечто другое. Кровать была одновременно и жестче, и мягче. Такое ощущение, что я лежал на деревянной лавке, или топчане, поверх которого водрузили мягчайшую перину из гусиного пуха.

Воздух. Очень важный аргумент в пользу того, что я нахожусь не в больнице. Воздух в больнице стерилен, пахнет хлоркой и медикаментами. Здесь же воздух был очень спертый, да еще этот гнусный запах горелого жира, от чего дышать тут было очень сложно. Определенно я не в больнице, но где именно, я понять никак не мог. Что точно, так это не у себя дома.

Чтобы сделать окончательный вывод, достаточно было осмотреться, но с этим были пока большие трудности. Тело… не знаю, как бы это сказать, в общем, тело, которое я ощущаю, было настолько истощено, что у него не было сил даже открыть веки. Шевелить глазами под веками и то было тяжело, так что осмотр откладывается.

Из возможностей, которые у меня остались, был только слух, так как телом я почти ничего не ощущал. Вот я и обратился в слух. Опытному оперативнику, которым я и являлся, хотя последние тридцать лет и провел на пенсии, звуки могли сказать о многом. К примеру, доносившиеся до меня скрипы, издаваемые деревом, говорили о том, что как минимум пол в помещении деревянный, что в последнее время большая редкость.

Так я и лежал; сколько именно, сказать было трудно, но не меньше часа точно, прежде чем я услышал шаги. Судя по дробному стуку, шла женщина, возможно даже та самая, которую я уже видел недавно. Скрипнула дверь, и в комнату кто-то вошел.

Шаги стали тише и медленнее, но от того меньше их слышать я не стал. Вместе с открытой дверью в комнату сквозняком проник чистый воздух, от чего я непроизвольно сделал глубокий вдох. Это далось мне с трудом и болью, мое лицо скривилось, но буквально мгновение спустя боль отпустила. С притоком свежего воздуха у меня даже хватило сил, чтобы разлепить губы и даже попытаться попросить пить.

– Пи… – вот и все, что я смог из себя выдавить, и то еле-еле слышно.

Человек, который вошел в комнату, к этому времени успел подойти к кровати и склониться над ней, так что он мог услышать мой комариный писк. Но то, что произошло дальше, выбило меня из колеи почище машины, что меня сбила.

– Конечно, сынок, – тихо, но радостно и торопливо зажурчал надо мной голос женщины.

Это было настолько неожиданно, но при этом мое тело среагировало одновременно радостью, счастьем и тоской. Радость и счастье были вызваны чем-то мне незнакомым, а вот тоска была уже определенно моей, ведь моя мать умерла уже очень давно. Но это не помешало мне присосаться к кружке, что приставили к моим губам, и по глотке потекла прохладная и очень вкусная вода.

Но не успел я даже как следует напиться, как от переполняющих чувств меня накрыло с головой. И я вспомнил…

Вспомнил, как от удара машины мое тело со свернутой шеей отлетело метров на десять, с такими ранами не живут, это точно. Но не это было главным, а важными были воспоминания некоего а’Кана де Шена.

Этот самый де Шен, чье тело, оказывается, я занял, был мальчиком двенадцати лет от роду. Теперь понятно, почему та женщина, которая на поверку оказалась его, моей, нашей матерью, показалась мне несколько больше обычного. Так вот маленький Кан, как просто звала его мать, родился в семье потомственного барона. Его род давно обнищал, а если быть точнее, то никогда и не был богат, но сейчас было совсем плохо, и последняя надежда возлагалась на него. Вернее, на проснувшийся в нем слабый магический дар.

Но он был настолько слаб, что его родные, а именно отец и дед, достали где-то эликсир, который должен был помочь ему развить дар. Но как обычно и бывает, в стараниях своих они переборщили, и мальчик умер. Вернее, умер его дух, который сдался под напором тех мучений и страданий, что излились на него за два дня. Каким же образом мой дух, который отлетел от моего изломанного тела, оказался тут, совершенно непонятно.

Все это я осознал буквально за мгновение. Но в мое сознание продолжала вливаться информация. Информации было не так чтобы много, я за свою жизнь знал во много раз больше. Но информация была очень важна. Тут было всё: от начала осознания юного барона до момента его гибели. Знание языка и память о прожитой жизни.