Шрифт:
– А если нет?
– Зачем Андрейке лгать?
– Ну… черт его знает?
– Заплатив долг он еще мог купить мерина и какого-нибудь меринка заводного. И пройти верстание. Да его, после такого вклада, и пешего поверстали, записали бы в городовую службу на стенах с наказом через год выезжать уже с конем. И через год бы что-то придумали. Лихой беды в том не было бы.
– А он о том знал?
– Как знать, – пожал плечами воевода. – Тут дело в другом. Если Петр брехал и Андрейка ему действительно ничего не должен, то он… татьбой промышлял выходит. И мы ему в том подсобляли.
– Если Петр и промышлял татьбой, то такое нужно держать в тайне. Ибо урон чести великий.
– А ежели это до Государя дойдет? – спросил воевода. – Тут не чести, тут головы лишимся. Ладно бы Петруша грабил ремесленников или крестьян. И пусть. Но он ведь мерзавец руку на своего поднял. А это не простительно. И с нас спросят, как это так получилось? Как это мы не досмотрели?
– С тебя, батька, с тебя, спросят, а не с нас. – ехидно улыбнувшись, заметил один сотник. – Не перекладывай с больной головы на здоровую.
– А я, полагаете, под пытками молчать стану? – повел он бровью. – Сдам вас – облегчу себе участь. Это ведь вы Петра прикрываете.
– И грех на душу возьмешь?
– Грехом больше, грехом меньше, – пожал он плечами. – Все равно в аду гореть.
– А если мы признаем, что Петр занимался татьбой, шума получится замять?
– Нет. Шум будет так или иначе. Или вы думаете, что о волнениях в посаде тульском царю не доложат? Уже через седмицу он уже будет о том знать.
– Знать-то знать, – заметил один из сотников. – Но ведь если Петр паскудным делом промышлял, то и на нас подозрение падет.
– Потому и нужно сделать все так, чтобы к нам вопросы не возникли.
– Наказать семью Петра?
– Ой дурное это дело. Евдокия – огонь баба. Она сама посад на уши поставит.
– Ох да… – согласились с ним другие, начав отклоняться в обсуждение женщин, и их недостатков.
– Погодите. – поднял руку сотник. – Ежели мы признаем, что Петр занимался татьбой, то Евдокии невместно будет оставлять часть поместья на дожитие. Да и виру взыскать с них надобно. Большую. И пересмотреть долги. Это что же получается? Ее на улицу выгонять? А дочь Петра бесприданницей оставлять?
– Кстати, да. Поместье у Петра славное. И населенное добро.
– Почему? – спросил воевода.
– Что почему? – удивился сотник.
– Почему оно населено добро? Все мы пострадали от татар. Все кто-то кого-то лишился. А Петра, что?
– Он сказывал, что сумел всех схавать по оврагам.
– И зерно с прочим имуществом?
– Видно так.
– И татары их не нашли?
– Так у него поместье в низовье Упы. Они туда если и заглядывали, то мельком. Повезло ему. А так-то да. Землянки они порушили.
– А посевы?
– Не успели.
– Дивно… а ведь он, вроде бы, первым про татар прознал.
– Так и есть. Но его люди были в передовом дозоре. Чего в этом дивного?
– Как что? Крестьян сохранил. Грабежей почти избежал. Да и тут, на посаде, так оказалось, что он словно ждал их. Оттого в кремль быстро все перенес.
– Мы все ждали.
– Но успел все сделать чин по чину только он.
– Нет, – покачал головой один из уважаемых помещиков. – Петр не мог с татарами быть в сговоре. Не такой он человек. Да и отец его погиб от их сабли. В бою с ними он был особенно лют.
– Может и так… – согласился воевода.
– Однако же поместье его – добрая землица. Ее ему и нарезано щедро, и людишками заселена.
– А что с вдовой делать? По миру пускать?
– А что мы с бабой не справимся?
– С одной-то? – усмехнулся воевода. – А с жинками своими вы что делать будете? В церкви шапку снимать не стыдно будет? С проклеванными плешками то?
– Шуткуешь?
– Да куда уже там? Выкидывать Евдокию на улицу никак нельзя. Иначе бабий бунт грянет [61] , а он пострашнее посадского волнения. Но, ежели признаем Петра татем, то придется.
61
«Бабий бунт» в данном случае не нужно воспринимать в прямом смысле слова. В данном контексте это означает, что испуганные жены попросту «съедят» или «вынесут» мозг своим мужьям, опасаясь повторения сценария Евдокии в отношении их. Поэтому воевода про проклеваную плешку и шутит. Нельзя недооценивать способности милых дам в данном вопросе. Природа не наделила их силой, поэтому они используют другие приемы и способы отстаивать свои интересы.
– Ну Андрейка… ну мерзавец… – покачал головой один из сотников. – Заварил кашу.
– Это мы еще не знаем, какие у него дела с церковью и какого беса в Тулу прибыли огненники. – грустно усмехнулся воевода. – Так что каша у него вышла на загляденье. Не только из крупы, но и с салом, солью и прочим. Теперь ей главное не подавиться.
– Может он от ран умрет?
– И что это изменит? С живым-то полегче будет. Да и воин из него добрый растет. Видели, как он Петра расписал? О! А я видел. Что дитя неразумное. Даже той поганой сабелькой, что у Прошки была. Знал стервец о том, что она не выдержит сильного удара. В общем – я бы против него раз на раз не пошел бы. И это сейчас. А что будет дальше? Верно дарование к делу воинскому, что у Прошки имелось, у Андрейки усилилось. Тем более, что не он эту кашу заваривал. Он лишь уперся рогом и не стал, как телок на поводу идти. Если бы Петр палку не перегнул, все бы обошлось. А он, дурень, увлекся. Ему бы и долг спрашивать не следовало вот так. Но жадность взыграла. Что поделать. А кто без греха?