Я не стал спрашивать, каким образом он собирается это сделать. Да у меня и не было времени. Он сунул руку в карман своих мешковатых брюк и вытащил никелированный револьвер, вроде тех, которые именуют «специальной покупкой для субботнего вечера». Я услышал щелчок курка и бросился под ноги Джонсону. Он упал на землю.

Я быстро подскочил к нему и отобрал револьвер, который оказался незаряженным. Я почувствовал, что у меня дрожат руки.

Джерард Джонсон с трудом поднялся на ноги и принялся орать во всю глотку. Он орал на меня, на жену и на сына, которые показались на крыльце. Лексикон, которым он пользовался, можно было с полным правом назвать подзаборным. Он орал все громче, проклиная на чем свет стоит свой дом, дома, стоявшие по другую сторону улицы, и наконец, всю улицу.

Повсюду зажигались все новые огни, но никто не выглянул из окна и не вышел на порог. Возможно, если бы кто-то это сделал, Джонсон почувствовал бы себя не таким одиноким.

Наконец над ним сжалился его собственный сын, Фрэд. Сойдя с крыльца, он обнял его сзади.

— Папа, прошу тебя, веди себя по-человечески.

Джонсон некоторое время еще продолжал вырываться и кричать, но постепенно голос его становился тише.

Лицо Фрэда было мокрым от слез. Тем временем небо очистилось от туч и показалась луна.

Воздух неожиданно сделался иным — чище, свежее, бодрее. Фрэд обнял Джонсона и ввел его по ступенькам в дом. Зрелище блудного сына, окружавшего отцовской заботой собственного отца, было грустным и трогательным. У Джонсона надежд больше не было, но у Фрэда еще оставался шанс. Лэкнер согласился со мной. Прежде чем он уехал на своей «тойоте», я передал ему отнятый у Джонсона револьвер.

Фрэд не запер входную дверь. Вскоре из дома вышла миссис Джонсон и присела на ступеньку. Движения у нее были неуверенные, как у заблудившегося животного. Падавший с неба лунный свет серебрил ее халат.

— Я хочу извиниться перед вами.

— За что?

— За все это. — Она неловко протянула руку в сторону, будто отталкивала или, наоборот, притягивала что-то к себе. Ее жест, казалось, обнимал высокий дом с его обитателями и всем содержимым, соседей, улицу, темные оливковые деревья, их еще более темные тени и луну, заливавшую все холодным светом.

— Вам не за что просить прощения, — сказал я. — Свою профессию я избрал добровольно, или она избрала меня. Мне приходится часто сталкиваться с человеческим горем, но я не ищу другой работы.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Я медсестра. Завтра могу оказаться безработной. Когда Фрэда выпустили, мне просто необходимо было быть дома, и я самовольно ушла с работы. Самое время вернуться обратно.

— Могу я вас подвезти?

Она окинула меня подозрительным взглядом, как будто побаивалась, не начну ли я к ней приставать, несмотря на ее возраст и толщину.

— Это очень мило с вашей стороны, — решилась она наконец. — Фрэд оставил наш автомобиль где-то в Аризоне. Не знаю, стоит ли заботиться о том, чтобы пригнать его обратно.

Прежде чем сесть самому, я открыл ей дверцу. Она отреагировала так, словно давно отвыкла от подобного.

— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал я, когда мы оба уселись в машину. — Вы не обязаны отвечать. Но если вы это сделаете, обещаю никому не говорить того, что услышу.

Она беспокойно заерзала на сиденье и повернула ко мне лицо:

— Кто-то уже успел меня оговорить?

— Вы ничего не хотите сказать относительно тех наркотиков, которые взяли в больнице?

— Я признаю, что взяла несколько пузырьков с таблетками. Но брала я их не для себя, и у меня не было никаких дурных намерений. Я хотела испытать их на Джерарде. Проверить, не начнет ли он меньше пить. Наверное, с формальной точки зрения меня можно обвинить в даче лекарств без должной медицинской квалификации. Но почти все мои знакомые медсестры поступают точно так же. — Она еще раз взглянула на меня и тревожно спросила: — Они собираются подать жалобу?

— Мне об этом ничего не известно.

— А почему вы заговорили на эту тему?

— Я узнал о лекарствах от одной из работающих в больнице медсестер. Она объяснила мне, почему вас уволили.

— Это был лишь предлог. Но я могу вам сказать, из-за чего я лишилась работы. Там были люди, которые меня не любили. — Мы как раз проезжали мимо больницы, и она обвиняющим жестом протянула палец в направлении ярко освещенного здания. — Возможно, у меня не самый легкий характер. Но я хорошая медсестра, и они не имели права меня увольнять. А вы не имели права касаться этой темы в разговоре с ними.

— Я считаю, что у меня есть такое право, мэм.

— А кто вас уполномочил?

— Я веду расследование по делу о двух убийствах и пропаже картины. Вам это известно.

— Вы полагаете, мне известно, где находится эта картина? Я понятия не имею. И Фрэд тоже. Мы не воры. Может быть, у нас есть кое-какие семейные проблемы, но мы не такие.

— Я никогда и не утверждал этого. Но под воздействием наркотиков люди меняются. В этот момент их легко склонить к разным поступкам.

— Меня никто ни к чему склонить не может. Я признаю, что взяла несколько таблеток и дала их Джерарду. Теперь мне приходится за это расплачиваться. До конца жизни я буду работать во всяких подозрительных домах для престарелых. Если мне вообще повезет и я не потеряю работу.