Отдел К продолжает работу. Эта книга о рядовом составе Отдела, о людях, которые не выбирали где и как им воевать, а просто выполняли свой долг.
Апрель 1944-го. Тимофею Лавренко, призывнику полевого военкомата, через несколько дней предстоит вступить в бой. Как сложится его судьба, куда выведут мальчишку фронтовые дороги, можно лишь угадывать и предчувствовать. Но в судьбу и суеверия Тимка не верит, он верит только в Победу…
На этот раз бойцы опергрупп Отдела «К» действуют на самом южном фланге фронта. Днестровские плацдармы, Дунай, Югославия, далее везде…
Головокружительных приключений в этой книге нет, есть тяжелая боевая работа и 2 % условной фантастики.
1. Апрель. У Днестра
(Отдел «К». Рядовой состав)
Автор благодарит:
Юрия Паневина – за помощь и советы;
Евгения Львовича Некрасова – за литературную помощь и советы;
Михаила Рагимова – за литературную помощь.
К утру дождь закончился, лужи светились лунным апрельским холодом. Тимофей старался сапоги не мочить, иной раз приходилось обходить разливы луж впритирку к стенам домов. За подслеповатыми окнами царила тишина – невеликий городок Чемручи [1] еще спал. Освободили город вчера, особо боев не случилось, только на окраине наши слегка постреляли, наткнувшись на дурных отставших немцев.
1
Название некоторых населенных пунктов, номера воинских частей и фамилии изменены. Данная книга – художественная, дающая представление о реальных событиях, основанная на воспоминаниях участников и реальных документах, но не претендующая на звание исторического справочника или военно-исторического исследования.
Тимофей обогнул очередную лужу, нервно зевнул и поежился: холод пробирался под вытертый ватный пиджак, словно зима никуда и не девалась. Это от сырости. Дожди шли и шли, землю развезло просто зверски, но это не повод в хате сидеть, задницу греть. Вон – соседний Дубоссарский район еще в марте освободили, люди воюют давно, а тут…
У Тимофея имелся повод спешить. Сам он был не городским – ну, если Чемручи можно городом именовать – посему пришлось встать едва за полночь и сразу выходить. Печь с вечера не топил, потому запер дверь неуютной выхоложенной хаты, сунул ключ под крыльцо – кому надо найдут – и, не оглядываясь, двинул напрямую через виноградник. Так и не оглянулся на Плешку – село растаяло во тьме, словно и не бывало. В сторону кладбища глянул, это было. Ладно, чего уж теперь. Новая жизнь впереди, знай шагай к ней, петляя между студеных луж.
Немногочисленные улочки Чемручи были, конечно же, хорошо известны раннему прохожему. В последние месяцы совался Тимофей в город не часто – того и гляди загребут и в Германию угонят. Так что заказчики хоть и ворчали, но сами в Плешку ходили. Хотя и заказов на ремонт ботинок и сапог было с гулькин нос – и городок, и окружающие его села, затаив дыхание, ждали судьбоносного прихода Красной Армии. А как она пришла, так поди заметь, что пришла – промелькнули утром немногочисленные бойцы, да и все. Красный флаг на бывшей управе уже сами горожане вывесили.
Тимофей остановился и прислушался – на западе рокотало. Не очень грозно, но настойчиво. Будет еще служба засидевшимся в холодке гражданам! Хватит, отдохнул, вдоволь насмотрелся на румын и немцев, натворил от безделья глупостей. На фронт и никаких задних мыслей!
По-правде говоря, ранний прохожий, несмотря на свою юность и самокритичность, твердо знал, что он не бездельник. И руки откуда надо растут, и сложись обстоятельства иначе, давно бы воевал, и вовсе не в малодушных тыловых рядах. Но против жизненных обстоятельств, хоть как лбом упирайся, а переть напролом не получается.
Тимофей выбрался на сухое место, вздохнул, поправил кепку, придирчиво осмотрел обувь. Сапоги с виду невзрачны, но рыжеватая кожа надежна, швы прошиты и вощены на славу, в общем, правильная обувка, поскольку сам кожи подбирал, сам шил и берег для вот такого утра.
«Талант у тебя, Тимотей» – говорил, цокая языком, дядя Илие – «а сапожный талант – он один из наипервейших! Это на скрипке можно пиликать, а можно не пиликать – общество только чуть поскучнее станет. А без обуви – какое общество? То не общество, а чистый голый зоосад!».
Дядя Илие бывал в Кишиневе, дважды видел в передвижном зверинце льва и обезьяну, чем очень гордился. Может и еще увидит, если не убьют. Дядю Илие румыны мобилизовали еще летом 42-го, не повезло сапожнику – по причине чистой румынской крови загребли только так. Писал жене из Крыма «что жив, здоров, кушаю, как на той свадьбе у Димитру». Тетка Надья плакала – на той памятной свадьбе супруга здорово поколотили и два зуба вышибли. Потом писем и вовсе не стало, а Тимофей, уж давно привыкший отзываться на «Тимотея», все так же исправно сидел в старой крошечной мастерской, возвращал жизнь потрепанной «праздничной» обуви селян и экономных городских обывателей, делил вырученные леи с теткой Надьей, и скрипел зубами, дожидаясь, когда такая проклятая жизнь кончится. Ну, не то чтоб она прямо с утра до вечера была проклятая, случалось в ней порой и очень хорошее, но поминать о том нельзя.
Вот! На здании бывшей украинской школы висел красный флаг, к двери была пришпилена свежая, но уже промокшая бумажка. Тимофей поднялся по ступенькам, и не без труда прочел: «Призывной пункт воинской части п/п №….». Едва забрезживший тусклый свет сумрачного весеннего утра расшифровке цифр не способствовал, но и не особо требовалось тот номер угадывать. Номер полевой почты – вещь секретная и мало что говорящая, вот призовемся, тогда все узнаем.
Тимофей сел под дверью и приготовился ждать. Но на крыльце подкапывало, и если по-умному, то имело смысл иное место подыскивать. Призывника с соплями запросто могут и не взять.
Во дворе было еще мокрее и пахло свежим навозом. Тимофей обошел лужу-трясину и встал под навес дверей сарая. Внутри сонно зафыркали лошади.
Истошно заскрипела задняя дверь школы, на ступеньки вышел человек в накинутой на плечи телогрейке, посмотрел на небо, поежился и принялся расстегивать военные галифе. Тимофей культурно кашлянул. Человек вздрогнул и потянулся к кобуре.
– Я свой! – поспешно заверил ранний визитер, почуяв, что служба может и вообще не состояться.
– Свой? Какой еще «свой» в потемках? – пробормотал военный, держа руку на кобуре, и заорал: – Гончарук, ты часовой или что?