Наивысшее из созерцаний у Евагрия, созерцание Святой Троицы51, упоминается у Дадишо Катарского52, Симеона д-Тайбуте53, Сахдоны54, Исаака Ниневийского55, Иосифа Хаззайи56 и Иоанна Дальятского57. Так же, как и у Евагрия58, оно именуется «Царствием Божиим» у Дадишо59 и Симеона60, тогда как «Царствие Небесное» является созерцанием сотворенных существ61.

Созерцанию Святой Троицы часто соответствует, особенно у Иосифа Хаззайи62 и Иоанна Дальятского63, созерцание безвидного света – понятия, которое также восходит к Евагрию64.

Наконец, понятие Евагрия о видении разумной природой самой себя65, через которое происходит созерцание Святой Троицы66, а также созерцание духовного мира, находящегося в душе67 (видение души, которое связано с духовным созерцанием творений68), дало нашим авторам теоретическую базу для их внутренней мистической жизни. Все эти аспекты видения «красоты нашей ипостаси (qnoman)»69, восстановленной до состояния чистого образа Божия70, через который Бог созерцается в Своем безвидном свете и творческом и промыслительном действии, можно найти у наших восточносирийских мистиков, например, у Симеона д-Тайбуте71, Дадишо Катарского72, Исаака Ниневийского73 и Иосифа Хаззайи74/75. Но лишь у Иоанна Дальятского эта мистика внутреннего созерцания, как кажется, получает свое наилучшее выражение76.

Учение о молитве восточносирийских мистиков и относящаяся к ней терминология77 тоже многим обязаны Евагрию. Например, понятие духовной молитвы78 или чистой молитвы79 (то есть свободной от помыслов, представлений материального происхождения и вообще каких бы то ни было образных или количественных аспектов), которой достигает нагой80, чистый81 или духовный82 ум (то есть лишенный любого отпечатка чувственных представлений83). Все эти выражения с тем же смыслом, какой они имеют у Евагрия, можно найти в сочинениях Дадишо Катарского84, Симеона д-Тайбуте85, Исаака Ниневийского86, Иосифа Хаззайи87 и Иоанна Дальятского88.

Наконец, утверждение необходимости бесстрастия для достижения духовного созерцания у наших авторов во многом восходит к Евагрию89. Высказывания последнего о бесстрастии слишком многочисленны, чтобы специально их здесь рассматривать, и поэтому мы ограничимся лишь отсылкой к некоторым из них по ходу разбора отрывков из произведений восточносирийских авторов90.

Симеон д-Тайбуте заявляет, что бесстрастие и вера образуют тот свет, который позволяет достичь видения созерцания91; в другом месте92 он уточняет, перефразируя Евагрия, что именно в свете своего бесстрастия93 душа, пораженная собственной красотой94, зрит новый свет благодати. И опять же, подобно Евагрию95, он говорит о гавани бесстрастия96. В другом месте он, однако, выступает против тех, кто проповедует бесстрастие до тех пор, пока мы соединены с плотским телом97. Это кажущееся противоречие находит объяснение во взглядах Дадишо Катарского, Сахдоны и Исаака Ниневийского.

Действительно, Дадишо (процитировав одно из определений бесстрастия, приводимое аввой Исаией98, и прежде чем воспроизвести четыре высказывания Евагрия на ту же тему) уточняет, что то бесстрастие, о котором пойдет речь, не есть совершенное бесстрастие, которое будет дано при воскресении99. У Сахдоны также говорится о временном и частичном бесстрастии100: хотя, по причине нашего нынешнего состояния, и невозможно стать абсолютно непоколебимым, тем не менее благодаря Духу зло может только с большим трудом увлекать за собой101; противодействие зла остается, но ему не хватает сил102. Подобным же образом и Исаак Ниневийский заявляет, что даже тому, кто достиг совершенства, невозможно пребывать невредимым от всякого «изменения», как хотели бы видеть мессалиане103. Ибо, говорит он104, «бесстрастие состоит не в том, чтобы не ощущать страстей, а в том, чтобы не принимать их»; но этот отказ от страстей является в каком-то смысле естественным, поскольку «как только страсть приходит в движение, тотчас разум (re‘yana) похищается у нее [то есть страсти] через некий [благой] помысел, появляющийся в уме (hawna), и сама страсть остается бездейственной»105. Это толкование бесстрастия, как кажется, смягчает представление Евагрия, который в Слове о делании дает понять106, что «бесстрастием обладает не та душа, которая не испытывает никакой страсти по отношению к вещам, но та, которая остается невозмутимой даже в отношении воспоминаний о них»107.

У Исаака Ниневийского, который часто говорит о бесстрастии108, мы также встречаем евагриевское выражение «крылья бесстрастия»109.

У Иосифа Хаззайи бесстрастие связано со вторым естественным созерцанием110, оно называется «Царствием Небесным»111 и сопряжено с видением умом самого себя112. Впрочем, у этого автора, столь во многом следующего Евагрию, можно было бы ожидать более частого употребления самого термина «бесстрастие». Однако он заменяется у Иосифа равнозначными понятиями Чистота (начало бесстрастия)113 и Ясность (полное бесстрастие)114, воспринятыми от Иоанна Отшельника115.

Что касается Иоанна Дальятского, то, хотя он и не употребляет термин «бесстрастие» в техническом смысле, мы находим у него разнообразные слова с тем же значением и смыслом (в частности, как и у Иосифа Хаззайи, «чистота» и «ясность», которые Иоанн, в отличие от последнего, не различает между собой116). Отметим, что у него при этом тоже не идет речь о полном освобождении от страстей: если такое освобождение практически достигает совершенства на самом высоком уровне мистического опыта (который становится все более частым и продолжительным), вне такового оно, однако, требует деятельного навыка памяти Божией: «Тот, кто взирает на Бога внутри себя, очищает свою душу от скверны, и демон не может посеять страсти в его сердце. А если они там были посеяны, они быстро уничтожаются. Память Божия и воспоминание о страстях не могут пребывать вместе в одном жилище»117.

Антропология Евагрия, основанная на трехчастном делении человека на тело, душу и ум118, тоже оказала отчетливое влияние, хотя и в разной степени, на мистическую психологию восточносирийских духовных писателей, и особенно на Иосифа Хаззайю и Иоанна Дальятского.

Общепринятая версия Сотниц Евагрия сохранила различие между этими тремя основополагающими элементами, но устранила собственное учение Евагрия об их происхождении и конечной участи. Для Евагрия душа является умом, отпадшим от его первоначальной чистоты, и его соединение с телом представляет собой результат «первого суда», объявленного Богом после того как умы отвернулись от созерцания своей сущности119; но душа должна в конце концов вернуться в состояние чистого ума, и тогда тела будут упразднены120 – философская система, трудно совместимая с православием.