Шрифт:
У него вдруг сильно забилось сердце от этой странной дневниковой записи и он почему-то спросил у старика:
– Он что, вел дневник, набивал текст его прямо в ноутбук?
Старик отозвался мгновенно и подробно пояснил:
– Вот эти файлы: его дневник с «машинными стихами», два полных текста детектива и некоммерческого романа, наконец, два файла моих набитых им мемуаров… Ещё есть… – Вот, что, берите с собой стихи и главы Андрея, будете добираться куда, за чтением время скоротаете…
Они обменялись крепким рукопожатием. Хозяин квартиры проводил его до лифта. Почему-то у самого лифта спросил:
– Может, вам зонт вынести, Алексей?.. Вроде заканчивается дождик, но всё же – не боитесь намокнуть?..
– Ничего, у меня куртка непромокаемая с капюшоном, – улыбнулся напоследок Ветров и раньше времени натянул капюшон на голову и помахал на прощанье рукой старику.
А внизу у раскрытых дверей парадного Ветров почему-то остановился, словно испугавшись встречи с дождем, не таким уж сильным и холодным, расстегнул молнию сумки, открыл папку и вынул те заповедные три листика. Стал читать по порядку стихотворные строки из «машинного романа», отрывки из неполных стихов:
31. «Кто мы, по какому случаю Мы пришли на белый свет За несвободой неминучею В обессмысленный рассвет? Вовсе не рабы, не узники, Смысла жизни лишены. Ах, зачем нам столько музыки И так мало тишины?..»
32. «Признайся, вздохнув, зубы стиснув, Не толпам – хотя бы себе: Нет смысла и ныне и присно В твоей одинокой судьбе. Раз так, то бесплодны старанья Свободу, Покой обрести И чудится, как наказанье, Приказ воли Зла – расцвести…»
33. Душу понапрасну не коверкай, Не закладывая задарма Жизнь, себя, всё меряй честной меркой, От корысти не сходя с ума. Знай, брат, ничего уже не стоит Жизнь, где выше веры похвальба, Где ценой Свободы и Покоя Обернутся смысл, любовь, судьба…»
34. Что ты ждёшь от лона темных улиц, В потрясенье ожиданья нем? С теми ль ты, кто с улицы вернулись, С теми ль, не вернувшихся совсем? Ну, а жизнь опасна за порогом Дома, где еще ты защищен Домовым или иконой Бога. Так чего же тянет выйти вон?..»
35. «Зачем цепляешься за день вчерашний, А нынешнему, адскому не рад? Неужто Суд уже свершился Страшный, И упекли тебя, живого, в ад?..»
36. «В уступках силам зла вновь ропщешь, Хоть перемен не ждёшь совсем Зачем раскаяться ты хочешь, Прощенья просишь всё ж зачем?..»
Наверное, это был большой цикл «машинных стихов» под номерами 1-55, но именно столько, всего шесть стихотворений или шести обрывков вместилось на двух страничках, после самого первого отрывка из дневниковых записей Андрея, вместилось в них. Стихотворные тексты под номерами 1-30 и 37–55 отсутствовали. Может, принтер или компьютер дал технический сбой. Ни больше, ни меньше. Всё оборвалось, как сразу после прочтения стихов оборвался дождь.
Ветров покачал удивленно головой и обрыву шести стихотворений из пятидесяти пяти, забитых на ноутбуке Андрея, и обрыву дождя на улице, стянул с себя капюшон и вышел из пустынного подъезда. Через несколько шагов он невольно оглянулся в сторону дома старика и Андрея. Прощально взмахнуть рукой во второй раз Ветрову было уже неловко, он только странно улыбнулся. А старик его улыбки не принял. В его спокойствии и уверенности было что-то вечное и суровое из высоты, без ненужной, суетной улыбчивости, что-то строгое и всё же доброе, с пониманием чудной мгновенности жизни перед отходом в вечность, которая спокойным и уверенным в себе людям ничуть, ни капельки не страшна.
3. Странности продолжаются
Через несколько кварталов, уже совсем недалеко от поликлиники, на перекрестке Ветрова окликнул неизвестный прохожий в дождевике и с белой тростью. Он был, как и Ветров, хорошего роста, однако гораздо шире в плечах, мускулистей, жилистей, с резкими, словно вырубленными чертами довольно привлекательного лица. Если бы этот неизвестный застыл в полной неподвижности, из него можно было бы лепить фигуру атлета, седого атлета, из-за его абсолютно седой буйной шевелюры, контрастирующей с его атлетическим сложением и офицерской выправкой. Но стоило ему сделать всего шаг, как что-то мгновенно ломалось в непроизвольных конвульсиях и в атлетическом сложении и бравой выправке. Это было не начало передвижения обычного хромого человека, а конвульсивно-порывистая попытка, равная пытки, тронуться с места, связанная с огромным физическим напряжением и внутренним усилием воли.
– Переведите, пожалуйста, меня на другую сторону улицы. Мне надо в поликлинику. – Прохожий назвал номер той самой поликлиники, что нужна была Ветрову. – Да вот, заклинило и ослепило, как всегда в самый неподходящий момент. То порхаю без проблем, как балерина на сцене, всё вижу то вдруг – бац, заклинило в позвоночнике и конечностях и слепота. Контузия… Черт бы ее со всеми красными дьяволятами подрал…
– Конечно, конечно, не волнуйтесь, – выдохнул Ветров с каким-то облегчением. – Мне самому туда надо, я вас провожу туда. Здесь недалеко уже.
– Это точно, – вытирая лицо от пота, усмехнулся седой, – выходит, мы с вами коллеги по несчастью. Который раз на самом подходе к поликлинике скрючивает и ослепляет. До этого идешь, и в ус не дуешь. Порхаешь, как бабочка. А подходишь, так снова – здорово, прямо с этого проклятого перекрестка… Клинит и ослепляет… потом всё проходит…
– Всё в жизни иногда начинается с перекрестка, креста, – задумчиво помолвил Ветров, думая о своем. – Скрещенья судеб, жизней, событий…
– Меня на этом перекрестке заклинивает, потому что вдруг тревога внутри рождается, не понятная, может, небеспочвенная, что при здешнем постоянном, скоростном движении, кто-нибудь тебя, слепца, раздавит на этом историческом месте – и не оглянется.