Оставаясь по вечерам одна в нашем прелестном флигельке, частенько плакала, не понимая, почему наша жизнь разрушалась. И все же как-то даже полюбила эти свои грустные вечера, проходившие в работе над папками под аккопанемент хорошей музыки, которую дарило радио...

Сохранилась моя открытка маме того времени:

"Дорогая мамочка!

Погода ласковая, и я даже не очень скучаю. Много времени провожу за столиком в уголке парка.

Понемножку поглощаю одну из твоих курочек. Соус из баранины, кекс и пр. оказалось весьма кстати - угощала гостей.

Крепко всех целую"1.

А вот запись после ее получения в мамином дневнике:

"Вчера получила открыточку от Н. Несколько слов, но ясно представила ее в парке за недавно сооруженным столом одну, опять одну... "Я даже не очень скучаю," - пишет она. Моя бедняжечка!"2.

1 Решетовская Н.
– Решетовской М. К., 25.08 70

2 От 31.08.70.

Так я должна была жить до 6 сентября, когда Александр Исаевич намеревался сюда приехать. ...Но что же будет дальше?.. Не думать, не думать!..

26 августа я еще не встала с постели, как раздался стук в окно. Кто б это?.. Обернувшись к окну, увидела... своего мужа. Случилось что-нибудь?.. Все объяснилось очень просто: завезенной в "Сеславино" оказалась не только куртка, но еще и лежавшие в ней его автомобильные права.

– Неприятно, когда есть машина, а прав нет.

Только-то...

В то утро около Александра Исаевича мое женское одиночество ощутилось как-то особенно сильно. Я не выдержала и расплакалась.

– Я думал, что ты здесь хорошо работаешь, в хорошем состоянии, а ты, оказывается, рыдаешь здесь, - сказал он.
– Мне приятно обнимать, целовать тебя, - продолжал он, прижимая меня к себе, и вдруг вместе со мной стал плакать.
– Ты ни с кем не делилась? Ни с кем не советовалась? Ну, поезжай к Сусанне Лазаревне, посоветуйся!

О чем советоваться? Я ведь ничего не понимаю...

– Пойми, мне в романе нужно описать много женщин. Не за обеденным же столом мне получать героинь...

Мы расстались, рыдая...

Весь день после отъезда Александра Исаевича я почти не переставая плакала, часто - в голос, попросту выла... Никаких ясных мыслей, никакого решения... Только отчаяние, одно безнадежное отчаяние...

С вечера усыпила себя седуксеном. А на следующее утро проснулась с решимостью, которая пришла как-то сразу, вдруг. Будто всю ночь, пока я спала, мозг мой работал и к пробуждению сформулировал решение: уйти! уйти! пока ему нужна такая жизнь! Вспомнилось и приобрело новый смысл его двухлетней давности обещание:"... когда-нибудь же это все успокоится и я перегорю".

Пусть перегорит...

Одних суток оказалось достаточно, чтобы решить задачу, которую я не могла решить столько времени? столько месяцев? а может быть... лет? В задаче не хватало данных - потому она и была неразрешимой. Даже не так: в данных была опечатка. Не творчество отнимало его у меня, а... женщины. И только теперь "исправленному верить"... Верить?.. Нет, тогда я не задала себе этого вопроса. Я не подозревала, что в условии задачи все равно не хватает данных.

Пусть перегорит... Но... принять ли, допустить ли его жить так, как он решил? таким чудови-щным путем создавать себе героинь для романов?.. Быть может, он сошел с ума?.. Совместимо ли это с его христианством, наконец?.. Кто может помочь во всем этом разобраться? Кто может быть ему судьею? Кто выше него? над ним? И я вдруг отчетливо поняла, что должна пойти к священнику.

В тот же день вечером я поехала с ночевкой в Москву: в семью своей двоюродной сестры Нади. В тот день было ее рождение. Так Надюша оказалась первой, услышавшей из моих уст о моей драме. Она горевала со мною вместе, жалела меня, плакала...

Утром 28 августа, созвонившись с женой Всеволода Дмитриевича Шпиллера, я поехала к ним. Людмила Сергеевна была одна. Отец Всеволод служил в это время в церкви (в тот день было Успение). Обливаясь слезами, рассказала я Людмиле Сергеевне о своем горе. Она, как могла, подбадривала меня то словом, то давая мне поочередно черный кофе и валерьяновые капли.

Когда пришел Всеволод Дмитриевич, я сказала ему только:

– Александр Исаевич позволяет себе полную свободу.

– Полную?

– Да.

– Во всем?

– Во всем...

– Надо отойти, - тотчас же услышала я от отца Всеволода.
– Не уйти, а отойти. Пусть попробует пожить без вас, без этих забот, мелочей, которых он не замечает...

Так я как бы получила благословение на то, что родилось уже во мне самой, а теперь, после слов Всеволода Дмитриевича, укрепилось.

Отец Всеволод спросил, есть ли у меня где жить, и, услышав, что жить всегда могу у сестры (я имела в виду Веронику), но не смогу там работать, что для меня сейчас главное, обещал постараться найти для меня комнату. Я попросила сделать это, если возможно, до 5 сентября, когда я должна покинуть "Сеславино" накануне возвращения туда мужа.

Позвонила маме в Рязань. Она записала: "В четыре часа позвонила Натусик. И что-то мне стало так грустно... Показался голос Натуси грустным. Представила, что она в "Сеславине" в одиночестве, вспомнила тяжелое 5 августа, и все... сжалось внутри... Наташенька там, я - здесь, Саня - в третьем месте. Но ему лучше всех. Ему никто не нужен. Нужен только роман".

Мама, увы, заблуждалась относительно зятя, как и я...

Она имела в виду лишь тот роман, который писался...