Предложение Кунцевича подождать, пока Спектор выйдет из дачи, и взять его на улице было с гневом отвергнуто.

— Вы, милостивый государь, не понимаете, в каком городе находитесь? Ялта — летняя резиденция Государя и монаршей семьи! И я не потерплю в городе экспроприаторов. Ни одной лишней минуты не потерплю! Быть может, он вовсе из дому не станет выходить? Прикажете его месяц ждать, пока Государь не приедет? Немедленно арестовать и доложить!

После того как Кунцевич рассказал ялтинским полицейским о «подвигах» Спектора, Гвоздевич решил задействовать в операции все наличные силы полиции. План у исправника был простой, точнее, его вовсе не было: он хотел всем отрядом идти на приступ виллы через сад, а там — как бог на душу положит. Кунцевич с этим планом не согласился.

— Вы знаете, что в питерских квартирах двери везде двойные и весьма прочные? Если бы мы всякий раз, задерживая очередного гайменника, брали бы квартиры приступом, то не успевали бы хоронить наших агентов. Для таких операций мы прибегаем к простому, но удобному трюку: засаду прячем в парадном подъезде и на черной лестнице, а к квартире посылаем какого-нибудь прикормленного мазурика. Тот звонит и на вопрос хозяина: «Кто?» — кричит: «Шухер, фараоны за тобой выехали, вот-вот будут, беги!» Преступник выскакивает из квартиры, а мы его в подъезде и хватаем.

— Что же вы предлагаете?

В пять часов десять минут вечера к почтово-телеграфной конторе подъехали две пролетки. В первой сидели исправник и его помощник, а во второй — двое городовых.

Полицейские вихрем ворвались в почту, попросили публику покинуть залу и на глазах всех служащих стали требовать у почтмейстера выдать им корреспонденцию на имя Марфы Митрофановой Ивановой, которая, по их словам, обвиняется в нескольких тяжких государственных преступлениях.

Почтмейстер натиску не поддался и в свою очередь попросил предъявить ему постановление окружного суда о разрешении выемки почтово-телеграфной корреспонденции, в противном же случае выдавать чего-либо господам полицейским отказывался. Те покричали, погрозили немцу всяческими карами и удалились.

Через пять минут после отъезда чинов полиции почтовый чиновник Рассохин сослался на расстройство желудка и отпросился домой. Домой однако же он не пошел, а что было сил припустил к вилле «Ванда».

Тараканова, как самого неопытного, поставили на самый безопасный участок — к заднему забору виллы. Ялта расположена на холмах и застроена террасами. Поэтому забор виллы, с уличной стороны не превышавший полутора аршин, с задней стороны достигал почти двух саженей, и вероятность того, что Спектор будет скрываться именно этим путем, равнялась нулю. Остальные полицейские окружили виллу с других сторон, сосредоточив основные силы в кустах у калитки. Дело в том, что через минуту после того, как виллу покинул Рассохин, оттуда выбежал хозяйский мальчишка и побежал к располагавшейся неподалеку извозчичьей бирже. Возвращался пацан, важно развалившись в кресле фаэтона. Фаэтон остановился у калитки, а паренек побежал к дому докладывать об удачном найме. Гвоздевич резонно решил, что уходить Спектор будет на извозчике.

Но Идель Гершкович полицейские хитрости знал прекрасно. Да и к возможным неприятностям он подготовился сразу же, как снял виллу. Он стал для хозяйского пацаненка лучшим другом, и тот показал ему потайной ход, позволявший уходить со двора без спросу матери. Для этой цели паренек спрятал в саду, у забора, собственноручно сколоченную лестницу. Узнав о предстоящем визите полиции, Спектор отослал мальчишку за фаэтоном, поцеловав Матильду и велев ей ничего не бояться и действовать по уговору, приставил к забору лестницу, вмиг по ней поднялся и был таков.

Если бы Спектор не споткнулся и не упал бы, Тараканов его бы упустил — надзиратель в это время смотрел совсем в другую сторону. Обернувшись на шум, он увидел давнишнего случайного попутчика сидящим на земле.

— Не вставайте! Сидите на месте! — Тараканов направил на налетчика револьвер.

Спектор посмотрел на полицейского, и у того по спине побежали мурашки.

Но тут бандит узнал надзирателя.

— Ба! Старый знакомый! А почернели-то как! Видать, не от хорошей жизни. Что, мзду по-прежнему не берете? Знаете, а мне вас жаль. Вот никого жаль не было, а вас почему-то стало. В чем дело — не пойму. Видно, с возрастом я становлюсь сенти…

Тараканов так и не смог понять, откуда в руке у Спектора появилось оружие. Оно будто бы из воздуха материализовалось. Налетчик, не прекращая говорить, выстрелил. Точнее, хотел выстрелить, но пистолет дал осечку. Идель Гершкович от крымского воздуха, моря и вина расслабился, перестал следить за оружием, и оно подвело. Спектор лихорадочно нажимал на спусковой крючок, но пистолет никак на это не реагировал.

Офицерский наган бывшего кавалериста Батурина тоже не был в идеальном состоянии, его новый владелец и вовсе за ним не следил. Однако продукт тульских оружейников создавался именно для российских условий, с некоторым запасом надежности, учитывающим в том числе и потенциальное раздолбайство его хозяев. Поэтому револьвер не подвел. Правда, первая трехлинейная пуля полетела совсем не в том направлении, которое хотел ей придать Тараканов, и разбила глиняный горшок, висевший на заборе соседнего дома. Зато вторая и третья попали в цель — одна неопасно ранила Спектора в левую руку, а другая прострелила ему печень. Когда Гвоздевич со своими подчиненными прибежали на выстрелы, Спектор был уже мертв.

От казенных трех сотен осталась какая-то мелочь, поэтому обратно ехали на пассажирском, хоть и вторым классом, но без мест для спанья.

— Вот вы, милостивый государь, молоды и поэтому еще не думаете об экономии. А я, батюшка мой, пожил. И сызмальства трудом своим копеечку зарабатываю. Поэтому каждую копеечку и ценю. Можно было бы, конечно, спать на белых простынях, роскошествовать, обедать в ресторанах! Ну и к чему бы это привело? Приехали бы домой без копейки денег! У вас получка жалования двадцатого?