Сейчас, прислушиваясь к звону Клавеанского колокола, зовущего к заутрене, он почувствовал сильное желание вернуться к общий зал. Это был риск, конечно, но как иначе узнать новости, которых он так жаждал?

Если б только этот чертов граф Страве говорил без обиняков! Зачем тащить меня через весь Анзис Пелиппе, чтобы сообщить, что Мириамель в Санкеллане? Откуда ему это известно? И почему он рассказал об этом мне, хотя я для него просто некто, расспрашивавший о двух монахах, старом и молодом?

Изгримнур на мгновение представил себе возможность, что Страве знает, кто он такой, или еще хуже, что граф специально послал его на тщетные поиски, а Мириамели даже близко нет около дворца Ликтора. Но в таком случае зачем правителю Пирруина говорить с ним лично? Они сидели вдвоем, граф и переодетый монахом Изгримнур, потягивая вино в личной гостиной графа. Неужели Страве догадался, кто он? И какая ему выгода от того, что Изгримнур отправится в Санкеллан Эйдонитис?

У Изгримнура разболелась голова, пока он пытался разгадать игру графа Страве. Но у него не было иного выбора, кроме как принять слова графа за чистую монету. Он оказался в настоящем тупике, пытаясь обнаружить следы принцессы и Кадраха на запутанных улочках величайшего города Пирруина. И вот он здесь, странствующий нищий монах, принимающий милость от Матери Церкви и надеющийся, что Страве сказал ему правду.

Он потопал ногами. Подошвы его сапог были стерты, и холод каменного пола проникал к самым его ногам. Глупо прятаться в этой келье: это не поможет в его поисках. Ему надо выбраться отсюда и смешаться с толпами, кишащими в коридорах Санкеллана. Кроме того, когда он слишком долго пребывает в одиночестве, лица Гутрун и детей являются ему, наполняя сердце отчаянием и бессильной яростью. Он вспоминал свое ликование, когда Изорн вернулся из плена, распирающую душу гордость и радость оттого, что страх остался позади. Доживет ли он до подобного воссоединения? Даст Бог, доживет. Это было его самой заветной мечтой, но настолько хрупкой, что лишнее прикосновение к ней могло ее разрушить.

Но так или иначе, а рыцарь одной мечтой жить не может — даже такой старый рыцарь, как герцог, лучшие дни которого уже позади. Был еще долг. Теперь, после падения Наглимунда, когда его люди рассеяны Бог весть где, единственным его долгом был долг перед Мириамелью и принцем Джошуа, который послал его за нею. Да он и счастлив был иметь такое, поручение.

Изгримнур стоял в вестибюле, поглаживая подбородок. Хвала Узирису, он не так сильно зарос. Сегодня утром он не смог заставить себя побриться: вода в тазике почти замерзла, и даже после нескольких недель пути в обличье монаха он не мог заставить себя каждый день скрести лицо острым лезвием. Он ни разу не брился с самой юности. И сейчас ему не хватало бороды так, как если бы это была рука или нога.

Герцог пытался решить, в какой стороне находится общий зал с пылающим камином, когда почувствовал руку на своем плече. Он резко повернулся и увидел себя в окружении трех монахов. Тот, что коснулся его, был улыбающимся стариком с заячьей губой.

— Не тебя ли я видел вчера в зале, брат мой? — спросил он. Он тщательно выговаривал слова на вестерлинге, но с сильным наббанайским акцентом. — Ты ведь с севера, не так ли? Пойдем, раздели с нами утреннюю трапезу. Ты голоден?

Изгримнур слегка пожал плечами и кивнул.

— Хорошо, — старик похлопал его по руке. — Я брат Септес. А это Роваллес и Нейлин, двое других из нашего ордена. — Он указал на монахов помоложе. — Позавтракаешь с нами?

— Спасибо. — Изгримнур неуверенно улыбнулся, подумав, не существует ли какого-нибудь специального монашеского этикета, известного лишь посвященным. — Да благословит вас Господь, — прибавил он на всякий случай.

— И тебя, — промолвил Септес, берясь за мощную руку Изгримнура своими тонкими пальцами и ведя его по коридору. Двое других монахов следовали позади, тихо переговариваясь.

— Ты уже видел Часовню Элисии? — спросил старик.

Изгримнур отрицательно покачал головой:

— Я приехал только вчера ночью.

— Она прекрасна. Прекрасна! Наше аббатство у озера Мирм на востоке, но я стараюсь каждый год приезжать сюда и каждый раз привожу с собой молодежь, чтобы показать великолепие, которое Господь создал для нас здесь.

Изгримнур набожно кивнул. Некоторое время они прошли в молчании, их группа слилась с другими монахами и священниками, заполнявшими коридор из боковых проходов; толпы сливались, как косяки рыбы, которую несет течением, на пути в трапезную.

Эта массовая миграция замедлилась у широких дверей трапезной. Когда Изгримнур и его новые товарищи присоединились к сбитой толпе, они оказались плотно зажатыми. Септес задал герцогу какой-то вопрос. Изгримнур не расслышал его из-за гула голосов, поэтому старик приподнялся на носки и сказал ему прямо в ухо.

— Я спрашиваю, как дела на севере? — почти прокричал он. — Мы наслушались жутких историй: голод, волки, смертоносная пурга.

Изгримнур кивнул и нахмурился.

— Дела обстоят очень плохо, — отозвался он. Пока он говорил, его и других застрявших в дверях вытолкнуло, как пробку из бутылки, в трапезную, где потолочные балки сотрясались от гула голосов.