Шагая под бархатно-черным небом и вращающимися звездами, Саймон чувствовал, что так может пройти с необычайной скоростью; и в то же время это ночное путешествие казалось лишь мигом, почти бесконечно долгим. Само время, казалось, проносится сквозь него, оставляя за собой странную смесь запахов и звуков. Альдхорт стал единым живым организмом, который меняет все вокруг него, а смертный холод тает, и сквозь него пробивается тепло. Даже в этой тьме он смог ощутить эти невероятные, почти судорожные изменения.

Так шли они в ярком звездном сиянии вдоль говорливого смешливого потока, и Саймону чудилось, что он способен почувствовать, как на голых ветках пробуждаются зеленые листочки, как исполненные жажды жизни цветы пробиваются сквозь замерзшую землю, раскрывая свои хрупкие лепестки, нежные, подобные крыльям бабочек. Лес, казалось, стряхивает с себя зиму, как змея старую, ненужную кожу.

Песнь Адиту вилась через все это подобно непрерывной золотой канители на гобелене, сотканном из нитей нежных, приглушенных тонов.

Утренний свет пронизал Альдхорт, растекаясь так ровно, как будто лился отовсюду. Лес казался ожившим, каждый листок, каждая ветка — исполненными ожидания. Воздух наполнился тысячей звуков и бесконечным разнообразием запахов: там было и пение птиц, и гудение пчел, пряный запах пробуждающейся земли, сладковатой грибной прели и суховатый аромат пыльцы. Солнце, свободное от облачной пелены, взошло на небо, сиявшее яснейшей первозданной голубизной над верхушками деревьев.

торжественно возгласила Адиту. Биение жизни в лесу вокруг них было единым — оно казалось ударами одного пульса.

Она остановилась и отпустила руку Саймона; которая безвольно упала, подобно рыбе без костей. Адиту встала на цыпочки и потянулась, подняв ладони к солнцу. Талия ее была необычайно тонка.

Саймон долго не мог вымолвить ни слова.

— Мы… — попытался он наконец, — мы?..

— Нет, но мы преодолели самую трудную часть пути, — сказала она, потом обернулась к нему, улыбаясь. — Я думала, ты оторвешь мне руку, так крепко ты цеплялся.

Саймон вспомнил ее спокойную сильную хватку и подумал, что такого не могло бы случиться. Он улыбнулся, все еще не в силах прийти в себя и покачал годовой.

— Я никогда еще… — он не мог подобрать слова. — Сколько мы прошли?

Ей этот вопрос явно показался странным, и она на мгновение задумалась.

— Довольно глубоко в лес, — ответила она, наконец. — Довольно глубоко внутрь.

— Ты с помощью магии прогнала зиму? — спросил он, повернувшись вокруг своей оси. Снега не было. Утренний свет прорезался сквозь деревья и разливался по мокрым листьям под ногами. Паутина полыхнула огнем в столбе солнечного света.

— Зима никуда не ушла, это мы ушли от зимы, — сказала она.

— Как это?

— Зима, о которой ты говоришь — не настоящая, как тебе известно. Сюда, в истинное сердце леса, буря и холод не проникли.

Саймону показалось, что он понимает сказанное ею.

— Значит, ты не пускаешь сюда зиму с помощью волшебства?

Адиту нахмурилась.

— Опять это слово. Здесь мир исполняет свой подлинный танец. То, что способно изменить эту истину, действительно является магией — опасной магией — по крайней мере, так кажется мне. — Она отвернулась, очевидно устав от этого разговора. В характере Адиту было мало притворства, по крайней мере, в подобном случае, когда речь могла идти о пустой трате времени на какие-то условности. — Мы уже почти у цели, поэтому не будем терять времени. Ты хочешь есть или пить?

Саймон вдруг почувствовал, что страшно проголодался, как будто не ел несколько дней.

— Да! И то и другое.

Без слов Адиту исчезла меж деревьев, оставив Саймона стоять у ручья.

— Стой там, — крикнула она, голос ее отдавался так звонко, как будто исходил отовсюду. Через несколько мгновений она появилась, бережно зажав в руках какие-то красноватые шары.

— Крайле, — сказала она. — Солнечные плоды. Ешь.

Первый плод оказался сладким и полным желтоватого сока, он имел такой острый привкус, что Саймон сразу же принялся за второй. К тому моменту, когда с плодами было покончено, он ощутил приятную сытость.