— Ты никогда не снимаешь этот браслет? — спросил Даниэль.

— Нет.

— Он так важен для тебя, да?

— Он напоминает мне, кто я такая, — ответила Коринна. — До скорого.

По пути назад Даниэль задумался, срезать ли ему по тропинке через еловый лесок или же пойти по дороге вверх до главного входа в клинику. Елки навевали неприятные воспоминания, но тем не менее он все равно решил пойти через лес.

Судя по всему, большинство резидентов как раз тропинкой и пользовались — она была основательно вытоптана и усеяна окурками и прочим мелким мусором, — и Даниэлю не захотелось выделяться, равно как и выдавать страх. Он предпочел бы пуститься бегом, но все-таки заставил себя пойти спокойно, хотя и торопливо. И даже попытался насвистывать мелодию.

Вдруг Даниэль заметил, что среди деревьев, метрах в десяти от тропинки, кто-то сидит. Он непроизвольно вздрогнул, но тут же успокоился, поскольку оказалось, что это всего лишь одинокая женщина.

Сценка представлялась едва ли не пасторальной. Женщина сидела себе на поросшем мхом валуне и курила. Уставившись куда-то вперед, она как будто даже и не обратила внимания на Даниэля. На земле перед ней лежали сброшенные туфли на высоких каблуках.

— Доктор Оберманн! — с удивлением воскликнул он.

Женщина лишь натянуто улыбнулась ему, затем снова отвернулась. Запах ее сигариллы смешивался с еловым ароматом.

— Я хотел бы поговорить с вами. — Даниэль направился к ней.

— Вы больше не мой пациент, — сухо бросила Гизела.

— Знаю. Я пациент доктора Фишера. Но я хотел бы вернуться к вам.

Она издала отрывистый смешок и, не глядя на него, ответила:

— Думаете, вас станут спрашивать?

Сквозь еловые ветки пробился луч солнца и осветил ее лицо. Даниэль поразился, насколько усталой и измотанной теперь выглядела Гизела. Юбка в обтяжку чуть задралась у нее на бедрах, и на колготках предательски обозначилась стрелка, большущая, словно паутина.

— Нет, не думаю, но с вами разговаривать гораздо проще, чем с доктором Фишером.

— Убирайтесь, — холодно проговорила женщина. — Вы слышите? Вы не мой пациент, и разговаривать с вами мне запрещено. Запрещено разговаривать и вступать в любые контакты.

— Но вы должны помочь мне. Мне нужно связаться со шведскими властями, чтобы получить подтверждение своей личности. Вы должны поговорить со своими коллегами, — торопливо проговорил Даниэль и присел на корточки рядом с ней.

Гизела Оберманн отбросила недокуренную сигариллу, вскочила и босиком отступила на пару шагов назад, держа перед собой мобильник на манер, как в фильмах ужасов выставляют крест против вампиров.

— Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову охрану, — прошипела она. — Нажму тревожную кнопку. Вам понятно?

Даниэль в ужасе глянул на нее и помчался назад на тропинку.

— Порой выдаются дни, когда мне кажется, будто жизнь в Химмельстале вполне сносная, несмотря ни на что, — поделилась Коринна. — И тогда я воображаю, что сумею прожить здесь всю жизнь.

Они сидели бок о бок на куртке Коринны, разложенной на траве. У скалы по другую сторону порогов вились над гнездами ласточки, а на западе заснеженная вершина горы парила в прозрачном воздухе на подушках из облаков, словно некий обособленный мир со своими собственными законами природы.

— У меня есть эти чудесные окрестности, есть пение и выступления. А теперь у меня есть ты, Даниэль. Твое появление в Химмельстале, пожалуй, лучшее, что со мной произошло за все время пребывания здесь.

Она взяла его за руку и сжала. Даниэль тоже ответил пожатием, однако про себя подумал, что Химмельсталь уж точно не лучшее событие в его жизни.

— Я всегда думала, что смогу вполне неплохо жить здесь, если только будет на кого положиться. Если будет один-единственный человек, с которым я могла бы чувствовать себя в безопасности.

— Я не собираюсь оставаться здесь, и ты знаешь это, — твердо произнес Даниэль.

Девушка глядела на заснеженную вершину и безмятежно улыбалась, будто бы и не слыша его.

— Тем не менее, — повернувшись к нему, продолжила она после некоторого молчания, — кое-чего мне ужасно недостает. Сначала я об этом даже не думала, но теперь мне не хватает этого все больше и больше. Знаешь, что это?

Даниэль готов был предположить множество вещей, однако предпочел покачать головой.

— Дети. — Коринна произнесла слово, словно вздохнула. — Я уже годами слышу лишь взрослые голоса, в основном мужские. Никаких воплей резвящейся детворы, плача карапузов или гуканья грудничков. А их смех! Ах, все бы отдала, лишь бы услышать детский смех. Этот их беспечный, безудержный смех. Выражение чистейшей и незамутненной радости. Без тени сомнения в том, что жизнь — замечательная штука.

Вдруг она осеклась и спрятала лицо в ладонях. Плечи ее затряслись от беззвучного плача. Зрелище было душераздирающим.

Даниэль обнял девушку и притянул к себе. Она зарыдала у него на груди, и тогда он понял, что тоскует она не только о детях вообще.

— У тебя остались дети снаружи? — как можно мягче спросил он.

— Нет. — Коринна так близко прижалась к нему, что Даниэль ощутил, как при ответе ее губы коснулись его футболки над соском. — Но я по-настоящему люблю детей.

И она снова заплакала. О детях, которых у нее никогда не было и никогда уже не будет.