А город стоил того, чтобы к нему присмотреться внимательнее, как бы чужим взглядом. Он был одновременно и гигантским, и очень маленьким, уютным. Его старую часть, застроенную четырехэтажными домами в стиле европейского модерна прошлого века, можно было обойти минут за двадцать. Зато до окраинных новых проспектов и площадей надо было ехать троллейбусом не меньше часа. И потому каждый (в зависимости от настроения) мог или чувствовать себя жителем огромного города, или считать, что поселился на одном из швейцарских курортов, благо каждая улица упиралась в какой-нибудь зеленый холм, а на горизонте маячили самые настоящие горы, с которых сбегали на равнину резвые речушки, полные форели. Даже кинотеатры здесь были на любой вкус - и многозальные и совсем крохотные. А музеев, памятников архитектуры и домов, в которых когда-то жили знаменитые писатели, просто было не счесть. Ну где вы еще найдете гостиницу, в которой в разное время останавливались бы Оноре де Бальзак и Джозеф Конрад, Этель Лилиан Войнич и Михаил Коцюбинский, Джон Рид и Антон Павлович Чехов? В наши дни коллекцию пополнил Андрей Вознесенский.

И вот как-то раз, передав по телефону в редакцию информацию, отбеседовав нужное количество мучительных минут с Флорой и визитерами, в том числе и с настойчивыми гражданами из общества "Знание", я отправился коротать время в Стрыйский парк. А затем, когда на город спустился прозрачный вечер, мне вдруг не захотелось возвращаться на корреспондентский пункт, слоняться, зажигая и гася свет, из комнаты в комнату, читать уже прочитанные журналы или дозваниваться до друзей в Москву и Киев. Я купил билет в кино на последний сеанс. В этот вечер показывали старую ленту о джазе, в котором были только девушки, с покойной уже Мерилин Монро в главной роли. Вестибюль кинотеатра был узок и длинен, как коридор. И без единого стула. Пришлось стоять, прислонившись спиной к стене.

Право, не знаю, почему я так отчетливо запомнил все, что происходило в этот вечер. Как будто чувствовал, что позднее придется не раз возвращаться в мыслях к событиям тех часов...

После сеанса пил газированную воду в большом магазине на Академической улице, выстоял очередь в гастрономе за пачкой цейлонского чая. Часам к одиннадцати добрался наконец до корреспондентского пункта. В парадном горела лишь маленькая пятнадцатисвечовая лампочка.

Я поднимался по скрипучей деревянной лестнице, прижимая к груди пачки печенья и чай. Лестнице было не менее двухсот лет. Каждая из ступенек вполне могла стать в моей жизни последней. Смотрел я только под ноги. Внезапно голос, прозвучавший с площадки третьего этажа, заставил меня остановиться.

– Я вас давно дожидаюсь.

Передо мной стояла дама в клетчатом пылевике. Огненные волосы перехвачены белым обручем. А глаза голубые. Это я разглядел, хотя поначалу очень растерялся.

– Вы тот самый корреспондент, который закончил консерваторию?

– Допустим. Если вы по делу, то почему так поздно?

– Не сердитесь! Я и так целую неделю не решалась прийти. Напугаете убегу. Что же вы стоите с таким странным лицом? Ой, как смешно! Оказывается, это не я вас боюсь! Это вы меня боитесь! Правда? Если так, то совсем напрасно. Честное слово!

Она говорила быстро, как будто опасалась, что ее не выслушают.

Я не мог понять, неужели она меня не узнает? Разве так быстро забывают? Неужели я так изменился? Чепуха! Тут что-то другое. Я ведь и сам не бросился ей навстречу, не обнял, не засмеялся... Мы оба, не сговариваясь, начали какую-то странную игру в неузнавание.

Наверное, условия игры предложила она. Я их принял - от неожиданности, от растерянности и немного от смущения.

Осмотрев корпункт, она сказала:

– Скучно живете. Впрочем, это не мое дело. Давайте-ка помогу согреть чай.

– Спасибо, я сам. А пока чайник вскипит, может быть, вы изложите суть дела?

– Хорошо. Где вы сидите, когда беседуете с посетителями? За этим столом? За него и садитесь. А куда усаживаете посетителей? Сюда? Вот и прекрасно. Дело у меня простое, но, честно говоря, малопонятное. Я по профессии балерина. Не очень удачливая. В ведущих партиях еще не выступала. Может быть, уже и не выступлю. Не спешите перебивать. И не думайте, что все уже про меня поняли: пришла, дескать, жаловаться на свою неудавшуюся жизнь. Жизнь у меня в общем удачная.

Для чего она все это рассказывала? Будто я мог не знать, что она балерина! А разве еще не в бытность мою здесь они с Юрой отправились в загс? И мне захотелось узнать, где сейчас Юра и что с ним. На афишах его имени я не встречал... Значит, в ведущие солисты не вышел.

– Что это вы так много курите? Не успеете выкурить сигарету, как хватаете новую!

– Вы нервничаете. Мне и передается.

Она засмеялась.

– Этак мы вправду не услышим и не поймем друг друга. Попробую по порядку. У меня есть муж. Вернее, был. Он пел в нашем же театре в хоре. Баритон. Не очень сильный голос. И звучал несколько глухо, туманно на верхних нотах. Вам это понятно?

Вот она, наконец, и заговорила о Юре!

– Серьезный недостаток, - согласился я. - Многим он помешал сделать вокальную карьеру.

– Юра из-за этого не получал хороших партий. Например, ему очень хотелось спеть в "Кармен" тореадора, а он пел Моралес. Две-три фразы... "Сама судьба сюда тебя толкнула, придет Хозе на смену караула". А в "Риголетто" пять лет он выходил на сцену в качестве офицера стражи: "Откройте, идет в темницу граф Монтероне!" Другие ездили на международные конкурсы, становились ведущими солистами, а он все возвещал и возвещал, что графа Монтероне ведут в тюрьму. Как заевшая пластинка...