— Вы не пробовали связаться с вашими самолетами и кораблями по радио? Он опускает глаза.

— Радио не работает.

Вот это крепко! Если нам объявят, что на острове бубонная чума, то останется только ждать похоронной команды — а когда она еще сюда заявится!

— Как это — радио не работает?

— Какой-то саботажник испортил радиостанцию сегодня после обеда.

У меня легкое жжение в области желудка. Ух, как это все неприятно, мои дорогие, очень неприятно!

— То есть вы хотите сказать, господин Окакис, мы отрезаны от мира?

— Вот именно!

Я в задумчивости тру нос. У меня это символ высокой концентрации мыслительного процесса.

— Эквадорская полиция, полагаю, будет обеспокоена молчанием вашей радиостанции и поспешит нам на помощь?

Он опять опускает глаза и вздыхает, будто заглянул себе в трусы и обнаружил, что все по-прежнему — с ноготок.

— Никогда себе не прощу, дорогой друг, но я отдал распоряжение поддерживать постоянную связь с полицией только с завтрашнего дня!

Вот тут меня охватывает сильная ярость.

— Что за бредовая идея!

— Сегодня вечером намечаются увеселения с фейерверком, и я не хотел, чтобы полиция совала сюда нос.

— Простите, господин Окакис, но здесь вы поступили, мягко выражаясь, несколько легкомысленно…

— Я знаю.

Еще бы он теперь не знал! Я выпрыгиваю из кровати. Вполне возможно, у меня в настоящий момент отупевший вид, но второй стакан виски должен все расставить по своим местам.

— Как по-вашему, — спрашиваю я, — из-за чего все это происходит?

— Вот именно, я сам задаю себе тот же вопрос! Подобный поворот событий меня очень волнует. Я совершенно не понимаю…

Но нам не дано закончить обмен мнениями. Страшный вопль, похожий на тот, что я слышал утром, заставляет нас оцепенеть. Мы молча смотрим друг на друга.

— Что такое? — бормочет хозяин дома. Я выбегаю на балкон и через несколько балконов от себя вижу Берю.

— Ты слышал, Толстяк?

— Еще как! Это где-то совсем рядом! Может, даже из соседней комнаты. Подожди, пойду посмотрю.

Он перепрыгивает через перила с такой легкостью, что диву даешься, учитывая его габариты, залезает на соседний балкон, и в этот момент мы слышим новый душераздирающий крик, разрывающий вечернюю тишину.

— Кому-то перерезали глотку, — трясется всем телом Окакис.

— У меня такое же впечатление! Радостная физиономия Толстяка вновь появляется над перилами. Он смеется, и от смеха трясется половина дома.

— Ты не представляешь.., как это.., о ком, нет, скорее, о чем идет речь! — старается он литературно сформулировать созревшую в его чердаке немудрящую мысль.

— Говори давай!

— Там принц Салим Бен-Зини!

— Что с ним стряслось?

— Он бреется! Но из-за религиозных убеждений оперирует шикарной боевой саблей. Если б ты видел его старания! Когда-нибудь он обнаружит свою башку в рукомойнике, как пить дать!

Выяснив причину душераздирающего крика и успокоившись, мы с Окакисом возвращаемся к нашим баранам.

— Когда мы должны собраться за столом? — спрашиваю я.

— Примерно через час.

— Тогда возьмите мощный электрический фонарь и пошли вместе на пляж — я вам кое-что покажу. — Затем зову Берю:

— Эй, Толстяк, я тебе предлагаю сделать небольшой моцион в качестве аперитива перед едой.

Пошли на берег моря.

— Опять! — недовольно бурчит мой верный помощник.

— Вижу, ты в восторге от моего приглашения, дорогой друг!

— Только приглядел себе одну горничную… Ты же сам говорил, чтобы я ездил в путешествия без прислуги!

— Ладно, успеешь еще. Оденься, а то вечером прохладно!

По дороге я рассказываю Окакису о своей утренней находке.

— Мертвец в сетке! — захлебывается он. — О, какой кошмар!

— Заметьте, парень пролежал на дне довольно долго.

— Почему же вы мне не сказали об этом раньше?

— По той же причине, по которой вы не оповестили эквадорскую полицию, господин Окакис. Не хотелось омрачать такой прекрасный денек!

Спустившись на пляж, мы подходим к подножию скал, сложенных вручную из настоящих кораллов, где я припрятал свою драгоценную находку.

Освободить труп от камней и песка — дело одной минуты. Разворачиваю сетку и показываю завернутые в нее останки. Луна светит как прожектор.