Болотов выразил было опасения по поводу того, что в Германии расправляются с коммунистами, на что Юзеф красиво парировал, заявив, что он уже давно не коммунист, а скорее антикоммунист, понимающий, насколько в стране назрели перемены. После этого он передал ему привет от одного из сотрудников Четвёртого Интернационала, по словам Юзефа, тоже отошедшего от идей коммунизма и принявшего идею национал-социализма. Юзеф также заявил, что сегодняшний руководитель Германии – очень прагматичный и достойный человек, высоко ценящий и продвигающий преданных людей. На сегодняшний день Болотов получал первое задание, точнее сразу два. Он должен составить списки людей, которых можно было бы привлечь, по его мнению, к работе в случае смены режима, и учёт всех эшелонов со спецгрузами, проходящих через его разъезд в обе стороны. В конце беседы господин Юзеф вручил Болотову небольшую пачку с крупными купюрами, где, по беглой оценке, была его зарплата за пару с лишним лет. Болотов, разумно рассудив, что и одного факта разговора с этими господами хватит ему для расстрела, вне зависимости от того, провокация ли это ОГПУ или действительная попытка изменить родине, сунул деньги в карман. Идеология идеологией, но денег пока никто не отменял. Обе стороны остались довольны взаимопониманием. Болотову показалось, что за ним никто не следил, он вернулся домой и, запершись в своём сарайчике, надёжно спрятал деньги.

События последующих месяцев показали, что господин Юзеф оказался хозяином своего слова. После сдачи Болотовым своевременных отчётов ему регулярно и хорошо платили, а также изготовили для него и его жены новые документы, чтобы в случае опасности они могли уехать и затеряться. На те документы, что в своё время Болотов припрятал для себя, он больше не мог рассчитывать. Бумага на них пожелтела, да и сами бланки были уже другого образца. Иногда Болотова мучила совесть за связь с резидентами иностранной разведки. Но он убедил себя, что хочет России только лучшего будущего, которого она, безусловно, достойна, но только под другим руководством. Его грела мысль, что он будет одним из архитекторов построения нового порядка, который принесёт его соплеменникам истинную свободу и избавит от сталинской тирании. И он искренне этого хотел.

Накануне вторжения Германских вооружённых сил на территорию СССР он получил чёткие инструкции о том, что должен делать. Болотов всё выполнил в точности как было указано и помог диверсионной группе выйти в нужное место, чем обеспечилось выполнение ею задания командования. Нужно было переждать время боёв за город, т. к. бомбы и снаряды ещё не научились различать своих и чужих. И здесь, как говорится, бог миловал. Он благополучно пересидел это время. После в город вошли немцы, и нужно было дождаться, пока в Новооктябрьске не установится новая власть, после чего он сможет обратиться к городскому начальству, представив рекомендательное письмо, которым его снабдил господин Юзеф. Не предъявлять же такое письмо первому же встречному солдату. Терпение с лихвой окупилось, к тому же и к новому городскому начальству он попал вовремя. Новый комендант города Хольц принял его вполне доброжелательно, а узнав о его прошлой военной карьере, предложил подумать о службе в полиции. Болотов, помня слова Юзефа о том, что сначала нужно будет выполнять любую нужную новой власти работу, согласился, и его немедленно направили в учебный центр, вернувшись из которого через пару месяцев, он получил пост начальника Новооктябрьской полиции и перед ним остро поставили вопрос о борьбе с партизанами. Так Болотов начал понемногу засылать своих людей в партизанский отряд.

Арон Цинберг вернулся в Тормашов, повоевав на Первой Мировой, а потом и в Красной армии, проведя без малого два с половиной года в окопах. Арон сошёл с поезда на 29-м разъезде и не спеша, надев на себя скатку и вещмешок с нехитрым армейским скарбом, чуть прихрамывая пошёл к дому. Как же он соскучился по домашним запахам и по маминой стряпне. Уходил из дома совсем мальчишкой, а теперь возвращается опалённым войной, понюхавшим хорошую порцию пороха солдатом. Теперь он сможет сесть с отцом за стол и на равных пропустить стаканчик-другой. Поговорить за жизнь, благо той жизни он в свои неполные двадцать четыре года повидал сполна. С любовью только не сложилось. Некогда было крутить любовь. Да и какая там любовь? А как вылезли из окопов, так начались протесты в солдатской среде, и мир разделился на белых и красных. Белое офицерство брезгливо и высокомерно относилось к инородцам, да к тому же полностью пролетарское происхождение Арона не оставило ему выбора, кроме как примкнуть к большевикам. Но и на стороне красных повоевал он недолго и был списан по болезни подчистую.

Арон не спеша шёл вдоль луга и любовался неспешно текущей рекой. Как было хорошо в детстве с разбега влетать в её прохладные воды. Как летели брызги из-под мальчишечьих ног и как с оглушительным визгом шарахались в сторону девчонки. Эти изнеженные существа, предпочитающие входить в воду, погружаясь с каждым шажочком по сантиметру, да так и до завтра не зайдёшь! Это всё равно, что бульдогу хвост обрубать каждый раз по сантиметру вместо того, чтоб укоротить одним ударом. Нет, промедление было не для него. К тому же не знал он другого способа произвести впечатление на девчонок. Как давно это было. Белый катер неспешно, разрезая речную гладь и гоня волны к берегам, вёз пассажиров. С берега они казались беззаботными, нарядными, весело проводящими время. Арон поднял руку и помахал в сторону катера. Несколько рук взметнулись в ответном приветствии. Арон улыбнулся: как мало нужно для счастья, идти по скошенному лугу домой да махать беззаботным зевакам с катера, вот и улыбнулись все друг другу.

Тёплый ветерок наполнял воздух сладкими запахами цветущих трав и кружил голову. Пройдя около пятисот метров, Арон остановился и сильно закашлялся. Лицо его побагровело, глаза налились, горло забулькало, извергая неприятную слизь. Прокашлявшись, Арон отплевался и отёр рот рукавом гимнастёрки. Надышавшись в окопах немецким газом, Арон приобрёл стойкое расстройство дыхательных путей. Врачи бессильно разводили руками, назначали ингаляции, один раз он даже попал в санаторий-кумысолечебницу, где дважды в день выпивал по пол-литра кисловатого брызжущего в нос кумыса. Кумыс ударял в голову и какое-то время даже пьянил. Но настоящего эффекта не было, и сколько-нибудь серьёзно поправить здоровье не удавалось.

Так в свои годы Арон стал отчасти инвалидом из-за проблем с лёгкими и дыхательными путями. К тому же, сильно кашляя, Арон вызывал выброс желудочного сока в гортань и очень мучился от ожогов. Иногда даже приходилось спать полусидя. И вот сейчас, возвращаясь домой, он не мог не задумываться о своём будущем. Какая женщина захочет разделить судьбу с человеком, который внезапно впадает в состояние жуткого кашля? Кому захочется связать жизнь с человеком, которого даже неприятно поцеловать?

Дойдя до окраины, Арон присел передохнуть и отдышаться на первой же скамейке. Посидев несколько минут и отпив воды из фляги, он поправил обмотку на левом ботинке и продолжил путь к родительскому дому. Арон не спеша шёл по улицам родного города, без труда узнавая вдоль и поперёк исхоженные переулки и улицы и дивясь изменениям. На многих домах реяли красные флаги. На каждом квартале виднелись большущие агитплакаты. Три красноармейца, лихо несущиеся к счастливой жизни на открытом авто, на фоне плаката с надписью: «Мы победим» и винтовкой в руках самого молодого из них. Ленин, указывающий путь народным массам. Удалой чёрно-белый красноармеец с кудрявым чубом из-под лихо сдвинутой папахи, призывающий граждан сдавать оружие. Да и как можно было не откликнуться на призыв такого добра молодца? С десяток рук покорно протягивали револьверы, винтовки, штыки и сабли.

Улицу Товарищескую переименовали в улицу Троцкого, основателя Красной армии. Переулок Колпачный в Матросский, улица Николаевская превратилась в Проспект Советов, улица Царицынская – в Энгельса. Собственно, дома остались прежними, но, поменяв хозяев, казались неухоженными, а может, и правда были таковыми. Вместо одного справного хозяина, содержащего дом в порядке, теперь командовали домоуправления и товарищества, плотно заселившие каждый квадратный метр площади пролетариями. Народу в домах стало не в пример больше, вкладывать в бесплатно полученное жильё собственную копейку никто не спешил, и дома потихоньку меняли свой парадный вид на серый и безлико-грязный. У семи нянек дитя без глаза. Так и дома потихоньку становились уныло безглазыми. Покосившиеся двери не спешили поправлять, парадные выходы иногда были заколочены крест-накрест досками, и жильцы входили и выходили через чёрный ход. Уборные изгажены большим количеством посетителей. Заходившим же следовало быть предельно аккуратными, чтобы не наступить на отходы человеческой жизнедеятельности. Запахи били в нос. Но люди ко всему привыкали и даже переставали жаловаться. Жизнь била ключом. Молодые любили друг друга, несмотря ни на что. Дети носились как угорелые до поздней ночи. Мужчины постарше собирались на лавочках, поигрывая в картишки и домино. Молодёжь кучковалась поодаль. В общем, все были при деле. Революционный дух сквозил из всех щелей. Всего-то и осталось победить мировую буржуазию, освободить от гнёта мировой пролетариат, чтоб он мог железной рукой содрать шкуру с капиталистического Запада. Дел было невпроворот. Поднажать, поднапрячься, приложить усилия и под руководством партии большевиков обрести подлинное счастье.