– Хороший был денек, мой лорд!

Эрвин склонен был соглашаться: ведь они находились в дальней точке пути. Возвращение домой предстояло уже так скоро!

А вот Колемон, напротив, был угрюм и с каждым днем, проведенным на Реке, мрачнел все сильнее. Он вел длительные беседы, смысл которых был прост: не стоит здесь оставаться, не к добру это. Река представляла собою край разведанных спотовцами земель. По ту ее сторону, если верить Колемону, лежали места проклятые и гиблые.

Начать хотя бы с того, что ночами за Рекою что-то мерцает в небе, будто зарево от пожара, а днями стук и клекот доносятся. Никто из воинов отряда, впрочем, не видал зарева и не слышал стука, но это ничуть не смутило Колемона:

– Все охотники, кто выходил к Реке, видели бесовский огонь. А что сейчас не видать – так это он притаился, заманивает…

Потом, живут за Рекой ходячие деревья. Их немного, и бродят они по ночам, но все же страшно: ляжешь спать, а дуб на тебя корнем наступит – мокрое место останется.

Бывают и твари невиданные. Есть за Рекою место, где живность свою суть меняет. К примеру, смотришь – кабан. Бьешь стрелою в сердце – а ему нипочем. Прыг себе на дерево и ускакал по веткам. А если все же уложишь его, начнешь свежевать – то увидишь: сердце у вепря маленькое, беличье. Не диво, что стрела мимо прошла!

Живет там и племя людовепрей: у этих тело кабана, а голова – человечья. Они говорить умеют, но не по-нашему – нельзя понять. Перекрикиваются меж собою, коли видят чужака – собираются толпой, окружают и топчут копытами, а как затопчут – жрут. У людовепрей есть особенность: телами они разные, а вот лица у всех одинаковы! И кабаны, и свиньи, и поросята – все на одно лицо.

Есть и другое племя – кусачи. Телами люди, а головы волчьи. Глаза у них красным светятся, что факелы, лишь когда зверь нажрется – чернеют. Это боги кусачей прокляли за кровожадность, сделали так, чтобы глаза огнем горели. На охоте глаза их выдают, мелкое зверье издали кусачей видит и прячется. Потому их так мало – с голоду дохнут.

– А Тощий Зверолов перед кончиной рассказывал, что его дятел сглазил, – загробным шепотом вещал Колемон. – Тощий-то за Реку не ходил, не такой он был дурак. Но силки по берегу у водопоя расставил. Проверял их, как вдруг слышит с того берега дятлов стук и стоны нечеловеческие. Даром что четверть мили – все равно услышал, это его и всполошило. Посмотрел туда, а там дерево высоченное, и под кроной дятел кору долбит, а из-под клюва по стволу кровь течет. Дерево стонет, а дятел все стучит, а кровь потом язычком слизывает. Тощий ни напугаться толком не успел, ни удивиться – откуда у птицы язычок? Как тут дятел его заметил и давай с дерева вниз спускаться. Ох, Тощий и деру дал! Мало ли, что другой берег: этакая тварь и перелететь может, и прямо по воде перебежать! Только не спасло Тощего бегство: как вернулся в Спот, так дней через десять и помер от лихорадки. И все заикался перед смертью. Злой глаз был у дятла, вот так-то.

…В четыре года я прочел свою первую книгу, думал Эрвин София Джессика. В шесть знал наизусть историю Сошествия, в семь понял принцип искровой силы, в восемь изучил устройство тягача. К шестнадцати перечитал сотню томов из библиотеки Первой Зимы, в семнадцать поступил в Университет Фаунтерры. В двадцать написал очерк о политике Юлианы Великой; в двадцать один выступал на открытом заседании Палаты Представителей; в двадцать два впервые был приглашен в чайный салон императора. Теперь мне двадцать четыре, и я достиг вершины своего обучения: слушаю лекции о людовепрях и дятлах-кровопийцах!

– А полтора года тому, – продолжал Колемон, – прибило к нашему берегу мертвое тело. Страшное оно было: глаз не отвести, до того жутко! Плоть бледная, бесцветная, но по всей коже бугрятся грибы и багровым пульсируют. Это они всю кровушку из бедняги высосали. Заснул он, видать, на красной грибнице – вот так-то.

– Надо полагать, – подытожил рассказы Эрвин, – с того берега Реки никто живым не возвращался?

– Ни один, ваша светлость, – истово закивал Колемон. – Переплыть Реку – все равно что живьем в землю зарыться.

– Откуда же вы знаете обо всем, что там творится?

Охотник глянул на него снисходительно:

– А как же не знать-то!

Дни стояли теплые. Раннее лето сияло небесной синевой, поднималось над землею влажной испариной, дышало цветением, искрилось в речных волнах.

Эрвин полюбил глядеть на Реку: величавой своей мощью она напоминала Ханай. Река дика, Ханай обуздан: скован семью мостами, усеян белыми соцветьями парусов, берега его заросли дворцами и башнями. И все же реки похожи чертами, будто брат и сестра.

Ханай, столица. Начало июня. Состоялся ежегодный бал во дворце Пера и Меча. Блестящая знать всех земель съехалась в Фаунтерру и останется там до конца летних игр, что будут в августе. Столица проведет два месяца в драматическом ожидании. Грядущая помолвка императора может принести с собою что угодно: гражданскую войну, годы мира и благоденствия, расцвет науки и прогресса, упадок династии или, напротив, усиление Короны, но увядание Великих домов.

Чем больше Эрвин думал об этом, тем больше убеждался: будь он на месте императора Адриана, любой ценою отложил бы помолвку на год. В сентябре состоится голосование в Палате Представителей, весьма важное для владыки. Будет решаться судьба законов о реформах. Великие дома станут требовать брачного договора, шантажировать, угрожать провалом голосования. Но если Адриан пойдет на поводу и заключит помолвку, он станет заложником, фишкой в чужих руках. Три невесты – три коалиции Великих домов. Выбрать одну из невест – значит лишиться поддержки двух остальных коалиций. А значит, попасть под полное влияние союзников императрицы – ведь кроме них владыке будет уже не на кого опереться.